Е. Белоусова - Современный родильный обряд

Важная составляющая «правильного» поведения в родах — спокойствие, стойкость, мужество, игнорирование боли. Любые проявления «слабости» порицаются и высмеиваются. Женщина не должна кричать, плакать, стонать, жаловаться: А у меня слезы текут. А она усмехается: «Что, так себя жалко?» Как я слезла с этого кресла, я не помню (И1); «Как с мужем спать — так не больно, а как рожать — так больно!»; Ругались типа «Не ори, не вякай, не фрякай…» Вообще, обращались кое-как (И30); Она начала там дергать эти катетеры, и мне стало больно. Я сказала что-то типа «ой!» И она мне говорит: «Так! Что ой и что не ой?» Тут я, набравшись гражданского мужества, сказала: «Не кричите на меня!» (И37). В символическом плане способность испытывать боль, так же как и звук, голос, речь — свойства существ, принадлежащих сфере «своего», «этого» мира (Байбурин 1993: 211; 207), в то время как роженица в момент родов не является вполне «человеком», отходит в сферу «чужого» и, следовательно, ей «не положено» кричать от боли. Боль в родах является важной составляющей родильного ритуала, женской инициации. Предполагается, что роды должныбыть болезненными, и каждая женщина должна через это пройти, достойно справиться с задачей и выполнить предписываемую ей культурой роль — «состояться как женщина» (Белоусова 1998: 56–57).

Роженица должна уметь контролировать не только свои действия, свое психическое состояние, но и все вообще функции своего организма (см. ниже о ритуальном вытирании пола). В принципе, она уже должна знать, «как это делается» — ее ругают за то, что она не умеет рожать, не понимает, что происходит с ней, с ее ребенком: Сначала этот неприятный мужик на меня наорал, сказал: «Что такое, почему ты не сказала врачам, что у тебя отошли воды?!» Я говорю: «Откуда ж я знаю — я первый раз рожаю, здрасьте. Это вы врачи — вы и смотрите» (И18). Она должна суметь настроиться, стать чуткой, должна самостоятельноуслышать, воспринять информацию от традиции: В зале была молоденькая практикантка. Ей поручили поставить мне капельницу, и она долго не могла справиться и испортила мне вену. Ей стало стыдно и жалко меня, и она ни на секунду от меня не отходила, утешала, гладила по руке, держала мне ногу. Акушерка ее ругала и периодически гоняла. Действительно, Оля не сделала то, что должна была: не ходила в родилку, не обрезала пуповину, не принимала детей (впервые вошла в родильный зал уже со мной). Но ругали ее не только и не столько за это. Говорили: «Отойди от нее. Она сама должна. Это же ее ребенок» (Круглякова 1997). Роженице не объясняют, что и как происходит; сама она еще не знает и не может знать, но от нее уже все требуется по полной программе. Осуждению подлежит именно нечуткость, невосприимчивость, о чем свидетельствуют распространенные в этой ситуации инвективы — «дура», «тупая». Таким образом решается первая задача медиков — способствовать узнаванию женщиной необходимых техник тела и стереотипов поведения.

При решении второй задачи (обучение женщины ролевой структуре ритуала) также активно используется инвектива, один из излюбленных приемов «медицинской педагогики». Женщине сообщается, что она «плохая» — «плохо себя ведет»: Акушерка сказала: «Ой, плохая мама — ребенка задушила!» На меня это произвело, конечно, кошмарное впечатление, я себя чувствовала жуткой преступницей (И35); Каждый врач, который меня смотрел, ужасался: «Боже мой, Вы что — плохо себя вели во время родов?» (И45).

В контексте родильного обряда инвектива выполняет ряд важных функций. Во-первых, это, как мы уже говорили, средство снижения социального статуса. Любые отсылки к «прошлой» жизни иницианта, где он обладал определенным статусом, материальным положением, имуществом, невозможны: Первое, чем она меня встретила — это жутким криком: «А, серьги-кольца снять сейчас же, что такое!» там, ля-ля-ля (И18), Врачей, которые врываются в палату и начинают орать: «Мама! В каком Вы виде! Что Вы себе позволяете!» Это если не в халате, а в чем-то другом одета (И42). Одежда и драгоценности являются важными показателями социального статуса, который отбирается у женщины при поступлении в приемный покой вместе со всеми вещами. В лиминальном континууме все равны — нет ни эллина, ни иудея: Еще они говорили: «Подумаешь, эстонка какая нашлась — у нас американка одна родила, и ничего!» (И20). Даже имевшие место в прошлом отношения и связи женщины становятся предосудительными при новом восприятии ее как ребенка: «Как с мужем спать, так не больно, а как рожать так больно!» В течение лиминального периода женщина лишена мужа, его как бы еще нет и не должно быть. Зато актуализируются отношения с матерью: Ругали меня как только можно. Не то что грубили, но такое отношение типа того что там: «Ну что ты не могла побриться?! Не сама же, наверно, брилась, мама же, наверно, тебе там дома все делала, так что же ты не могла ее попросить?» Я очень обиделась, думаю: «Причем здесь мама-то? Мама в таких делах не участвует» (И18); Каждый врач, который меня смотрел, ужасался: «Боже мой, Вы что — плохо себя вели во время родов?» (И45). А после этого я была потрясена просто прекрасным обхождением, потому что меня подвезли к телефону, сказали: «Позвони маме, она волнуется» (И2). Упомянутое здесь сбривание лобковых волос роженицы также символически отсылает к лишению ее половозрастных признаков (Davis-Floyd 1992: 83–84).

В соответствии с трехчастной схемой переходного обряда, предложенной Ван-Геннепом, лишение иницианта его статуса происходит в первой фазе ритуала. В современном родильном доме ритуальное унижение женщины имеет четко выраженную временную локализацию: основная часть действий медиков, имеющая своей целью унижение, происходит при поступлении роженицы в приемный покой, при санитарной обработке и «подготовке к родам». Временная локализация унижения является важным отличием родильного дома от любых других медицинских учреждений, где инвектива отчетливее выражена как маркер социальной принадлежности (хотя любой больной обладает рядом свойств лиминального существа).

Упомянутое выше «бритье» описано в рассказах наших информантов как одна из наиболее запомнившихся болезненных и обидных процедур: С возмущением обсуждали, как больно сбривали лобковые волосы в приемном покое. Особенно славилась этим санитарка Наталья Юрьевна. Новеньких спрашивали, не она ли дежурила там. (Круглякова 1997).

Важное клише, употребляющееся для демонстрации силы, для унижения иницианта и экспликации его подчиненности, беспомощности при поступлении в роддом, — ритуальное вытирание пола: Я отправилась в сортир, и из меня в коридоре вытекло на пол немного крови. Через несколько минут в сортир ко мне стала ломиться возмущенная нянечка, молодая девушка, и грубо приказным тоном велела мне взять половую тряпку и все вытереть (И1); Она стала орать, что: «А, там, налила…» Но по-моему, даже я ей сказала: «Ну давайте, я вытру сама, что Вы орете так?» (И34); Мне было так плохо, что я не могла, конечно, себя проконтролировать и наблевать куда надо. Тут пришла сестра, так поморщилась и сказала: «Я этого не люблю!» А я так жалобно: «Когда у меня сейчас немножко пройдет, я уберу…» (И43); « Одну женщину, скажем, тошнило. Ее заставили встать, убрать, значит, за собой, ругая ее там последними грязными словами, и вот в таком духе» (И45); Меня поразила одна история. Моя соседка после клизмы запачкала унитаз. Акушерка ругала ее и заставила все вымыть, хотя схватки у Лены были очень сильные и родила она уже через полчаса. Эта акушерка была обыкновенно очень милая и доброжелательная девушка (Круглякова 1997).