Неонила Криничная - Легенды. Предания. Бывальщины

А с Суворовым-то только одна пушка была. И пушку тоже на веревках на гору затащили.

А неприятель смотрит, что такое: солдаты стоят на берегу и нейдут против него. Струсили, видно. Сколько-то неприятели постреляли, пошли купаться.

А Суворов тем временем на гору со своими тремя тыщами забрался да как на «ура» пошел, всех врагов разбил: тридцать пять тысяч убил, двадцать пять тысяч в плен взял, а потом пошел и двадцать пять городов еще у неприятеля взял и всю его орудию взял. А своих солдат совсем мало положил.

И сделался мир.

Как-то раз поздно ночью Суворов свои посты осматривал и часовых проверял. Идет он по лагерю, а навстречу ему немецкий генерал. Поздоровался он и спрашивает у Суворова:

— Что вы, русский генерал, а в такой поздний час по лагерю гуляете?

Посмотрел на него Суворов и улыбнулся:

— Для русского человека никакой час поздним не бывает. Ему само дело время указывает. А скажи лучше — вот ты чего здесь прогуливаешься?

Немецкий генерал приостановился и приободрился:

— Не спится мне: жарко и блохи кусаются. Вот и решил я по свежему воздуху походить, самую что ни на есть малость прохладиться.

Поглядел на него Суворов и головой покачал:

— Ишь ты, барин какой! Ты вот ни жары и ни холода не бойся, для победы ни себя, ни своих сил не жалей.

Посмотрел немецкий генерал, посмотрел на Суворова и говорит:

— Я люблю больше отдыхать да на мягкой перине валяться. Это куда лучше, чем через силу работать: для трудов у меня солдаты есть.

А Суворов за словом в карман не лезет:

— Каков генерал, таковы у него и солдаты.

Заспорил немецкий генерал, своих солдат он расхваливает. Слушал его Суворов, слушал да и говорит ему:

— Давай это лучше на деле проверим.

Подошли они к первой палатке. Возле нее костер горит, и при его огне казак своему коню сбрую ладит. Спрашивает его Суворов:

— Ты чего, казачок, делаешь?

— Да вот заранее, пока я на досуге, коню сбрую лажу, а то в походе не до нее будет. Сами ведь знаете, что у казака всякая вещь всегда в приборе должна быть.

— Так-так, казачок, верно!..

Немецкий генерал молчит — ни слова, а Суворов опять у казака спрашивает:

— Ну, а теперь, казачок, скажи: какое ты для себя дело самым главным считаешь?

Казак глазом не моргнул:

— Первое у меня дело — коня накормить, водой его напоить, ружье почистить да шашку наточить. И главное лишь только одно — всегда быть к бою готовым да врагов своей матери-родины нещадно бить!..

Не вытерпел тут немецкий генерал:

— Как же, как же, а наварить себе пищи, лицо и руки помыть и всю ночь пробыть в постели — без этого мои солдаты не могут.

Засмеялся казак:

— Да это самые последние у меня дела. Коли нужно, так на сухом фураже целый год прожить могу. Лицо и руки росой вымою. А постели мне за собой не возить. Землю постелю, небом оденусь, а седло у меня в головах.

— Молодец, казак, — похлопал его по плечу Суворов. А потом к немецкому генералу повернулся и сказал ему:

— Твоим немецким солдатам далеко до наших русских воинов. (…)

Сказал это Суворов, повернулся и пошел к себе в палатку спать. А спал он всегда крепким богатырским сном, и никогда его ни жара, ни блохи не тревожили.

Да, знаменитый был Суворов полководец! В Петербурге ему был памятник поставлен, у моста через Неву. Как солдат ведут мимо памятника, ему честь отдавали, кричали: «Смирно!»

Солдаты его любили, как отца родного. Он переодевался в другую одежу и ходил по казармам, по полкам, спрашивал солдат:

— Ну, кто у вас командиром?

— Суворов! — говорили солдаты.

— Суворов? Наверно, плохой какой-нибудь человек?

— Убирайся отсюда, пока цел! Да он — отец наш родной, вот кто Суворов-то! — говорили ему солдаты. Они не узнавали его, переодетого-то.

В одно время по весне ехал в путях-дорожках на Мезень полководец Суворов на свиданьице к своему другу любимому. Соскучился он, прошло несколько лет, как не получивал полководец от друга ни письма, ни грамоты, ни словесного челобитьица. Вешные дорожки не очень хороши — реки разливаются, снежки белые тают. Только ярко светит солнце красное. Не знай, долго ли, скоро ли попадал на Мезень Суворов. Думал он таку думушку: «Если нет в живых друга любимого, поклонюсь на могиле праху его и поставлю памятник».

Суворов ехал и расспрашивал о друге, а на первых станциях не знал никто ничего, потому что не близко от его деревни. На полководце сверху одежда была простая, а под низом форменная военная. Где Суворова принимали ласково, а где-ка и с руганью: «Куда ты, солдат, торопишься? Ты, старик, не жениться ли собираешься?» А Суворов россмехнется и ничего боле не скажет.

А последню станцию его везти привелся мужик мезенец хороший. И разговорились.

— А живой ли, не живой ли старик солдат? — стал спрашивать Суворов. — Вместях он со мной служил. Мы горе и радость делили пополам. Кабы не он, я и живой не был — он меня раненого на своих плечах с поля бранного вынес.

— Живой твой друг, служивой, — ответил мезенец, — живет со старухой, богатства не имеет и голодом не сидит.

Ехал он в пасочную ночь. Увидали деревню — огней много в деревне, как звезд на небе. Зазвонили колокола. Суворов рассчитался с ямщиком и попросил завезти свои сумочки-котомочки к жене солдата. А в ограде народа видимо-невидимо. Суворов пошел в последних и хотел дойти до крылоса попеть-почитать. А не мог попасть на крылос. И стал Суворов в сторонку. А друга своего солдата Суворов нигде не видит. Отстоял Суворов всенощну, отстоял заутреню. Народ захристосались. И пошел Суворов ко кресту, а потом вышел во трапезу, а там у печки стоит его друг.

Тут и стрета ихна была — не знают плакать или радоваться! И скричал тогда солдат: «Кого я вижу — полководца Суворова Александра Васильевича!» А мезенцы дивуются: «С ума ли говорит этот старик?»

А за обедней все узнали полководца, и все мужики заздоровались и захристосались и по-прежнему скричали: «Ура! Полководцу великому честь и слава!» И когда отошла обедня христосская, наносили ему яиц. Суворов стал отказываться: «Куда мне с яйцами? Не на лошади везти».

И пошел Суворов к другу своему. А тогда, в прежно время, тоже не лежали вести на одном месте. Забежали к старухе ребята да женки и сказали, кто гость к ним наехал. Она стретила полководца с чести, с радости. Обед был, может, и плоховатый, зато сидел Суворов с другом верным, трои суточки гостил Суворов у мезенцей. Пондравились ему народ северный. А солдат его до Архангельского провожал. Суворов оставил другу денег, жил он со старухой не бедно и не нужно, да и от него еще денег осталось.

А мезенцы старики долго про Суворова пропевали.