Мэри Рено - Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря (сборник)

Он насторожил уши. Твердо оперся ногой, опустил голову, но остался на месте, словно бы говоря: «Ого, здесь прыгун. Но почему так далеко, ты же знаешь игру. Иди же сюда, малыш, иди поближе, спляши. Возьми быка за рога».

Он обладал мудростью твари, которую наполняет собой бог. Мне следовало бы догадаться, что он попытается вновь вовлечь меня в пляску, бывшую священной еще в те времена, когда первые люди на земле сражались между собой каменными ножами и топорами. Я поднял руку, как бывало в Кноссе, и приветствовал зверя как подобает вожаку плясунов.

Странно было не слышать гула трибун. «И еще страннее, – подумал я, – не иметь рядом друзей». Я расхохотался. Один человек не способен ничего сделать на арене, если ему не поможет ниспосланное богом безумие.

Копыто быка ударило по земле. И сразу после этого он бросился – быстро и прямо вперед, как я и помнил.

Нет ничего ценнее на арене совета умирающих. Зная, что бьет он вправо, я бросился в левую сторону, чтобы он посмотрел вперед, а потом ухватился за раскрашенные и покрытые кровью рога. Пальцы мои и ладони успели избавиться от каменных мозолей, нажитых на Бычьем дворе, но сохранили свою силу. Я взлетел вместе с движением его головы вверх, ногами ощущая, как по привычке он принимает мой вес. Так мы познакомились, и я почувствовал его радость. Бык оказался в незнакомом краю, далеко от дома. Здесь люди и собаки дразнили его, священное дитя солнца, привыкшее к царским почестям. Прикосновение и вес прыгуна, его хватка вселили бодрость в его от природы неторопливый ум. Он почувствовал нечто привычное.

Лишь пляской мог я направить быка в нужную сторону. А мне пришлось работать одному за целый отряд. Такова была последняя и самая великая пляска Тесея-афинянина, вождя «журавлей», которую плясал я в одиночестве в Марафоне перед ликом богов и ради усопших.

Приземлившись на землю после сальто, я не ощутил привычной поддержки. Но и бык не более моего привык к подобному повороту событий; ум его действовал медленнее, и это спасло меня. Когда он поворачивался, я успевал увернуться, обежать его и встретить лицом к лицу, прыгнуть снова, каждый раз подгоняя все ближе и ближе к дереву. Наконец мои ладони начало саднить, а руки задрожали от усталости. Я приготовился к прыжку и подумал: «Сейчас он ощутит мою слабость и нанесет удар». Но бык поглядел мимо меня, понюхал воздух и припустил к дереву. Телка страстно замычала и задрала желтый хвост.

Задыхаясь, я стоял без сил и наконец увидел, что он забыл про меня. Тогда я подобрался, захватил петлей его заднюю ногу и залез на дерево.

Сперва, увлеченный приятным занятием, он ничего не почувствовал. А потом дернул так, что задрожало все дерево. Столетняя олива была обхвата в два, но мне показалось, что и она не выдержит. Я держался за сучья, как обезьяна, иначе он стряхнул бы меня вместе с сухими ветвями и птичьими гнездами. Корова добавила к реву быка испуганное мычание. Но прочный ремень выдержал, и Подарг наконец устал. Быку уже случалось попадаться в руки человека на критских пастбищах, и большого вреда ему от этого не было. Бык встал, и я набросил на него сеть.

Но теперь я был не один – словно успел каким-то образом засеять поле, и из борозд его встали мужи. Они окружили меня – должно быть, успели подобраться, пока я находился на дереве. Сети не хватило для такого множества рук. Я спустился вниз и показал им, как зацепить его ноги, чтобы движение повалило быка. Со страху, которому подвластны низкие люди, они убили бы его топорами и копьями. Я был рад тому, что мог сказать им – бык этот посвящен Аполлону. Он не заслуживал столь низкой смерти.

А потом я велел всем подождать и отправился к дому старушки, ведя за собою телку. Нужно было отдать долг. Старуха была такой хрупкой, и мне не хотелось, чтобы она узнала о том, кто я, от кого-нибудь другого. Я постучал и, не получив ответа, вошел. Гекалина лежала у окна, и я поднял ее, словно мертвую птичку. Свой последний вздох она испустила, страшась за меня, наблюдая за поединком с быком; я надеялся только, что она успела увидеть мою победу.

(Каждый год я приношу за нее жертву у гробницы, которую воздвиг для этой женщины на месте, где стоял ее дом. Служанка, которую я обещал ей, поседела, приглядывая за гробницей. Обитатели Марафона тоже приносят ей жертвы, они считают, что она дарует плодородие скоту. Значит, ее не забудут и после моей смерти.

Рядом лежат и мои прыгуньи; я приказал насыпать над ними курган, как над воинами, и положил на одно ложе. Родичи ворчали, пока я не потерял терпение и не высказал кое-что им. После этого они сразу успокоились.)

Потом я вернулся к быку. Люди до сих пор страшно боялись его, и я сказал, что останусь рядом с животным, пока его не получит бог. Я приглядел, чтобы голову быка подвязали должным образом, сел к нему на шею и вернулся на нем в Афины. На приветственные крики и цветы он не обратил особого внимания: к ним он привык на Крите и потому невозмутимо отправился к хозяину своему, богу, до последнего мгновения ожидая возвращения старых добрых дней на арене. Я-то знал, что они никогда не вернутся.

Но когда он исторг вверх свою душу и я услыхал пеан, душа моя воспарила на орлиных крыльях. Я встретил и одолел грозившую мне злую судьбу, значит я и в самом деле царь.

Мы выступили против Крита прежде, чем пришло лето, пока потоки еще текли с гор на богатые равнины. Я повел туда целых два флота; второй послал трезенский царь Питфей, отец моей матери, который воспитывал меня до того, как отец узнал обо мне. Он был слишком стар, чтобы самому выступить в поход, но отправил со мной своих сыновей и внуков. Доблестные были мужи, они воистину заслужили свою долю трофеев. Крит я знал, в сущности, не лучше их, поскольку прожил на острове один только год, да и то пленником Лабиринта; но вот народ критский, первые поселенцы на этой земле, были знакомы мне лучше. Они тоже помнили меня – и прыгуна, на которого привыкли ставить заклады, и предводителя, возглавившего их восстание. Они рассчитывали, что я буду более справедлив с ними, чем властвовавшие над островом полуэллины, и потому помогали во всем. И если вы сейчас отправитесь на Крит и спросите их, они ответят, что я их не подвел.

Перед наполовину рухнувшими, кое-где подремонтированными закопченными стенами Лабиринта еще высились ворота Бычьего двора, еще стояли алые колонны и огромный рыжий бык несся по стене. Перед ними и состоялась решающая битва за Кносскую равнину. В восточных горах люди дики, как лисы, они хотят свободы, а не чьей-нибудь власти. Минос не угнетал их, так поступаю и я. Но тот Крит, что был прежде владыкой морей, теперь оказался в моей руке. Война не была кровавой – владыка Лабиринта тысячу лет правил этим народом, и люди истосковались по власти. Попав в руки разных мелких владетелей, они решили, что настал всеобщий хаос. Этот урок я усвоил крепко; позор на мою голову, если я не сумею навести в свой земле такой порядок, как в покоренной.