Мэри Рено - Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря (сборник)

Я шагнул к ней с улыбкой, а потом руки мои упали: на матери было ее священное облачение и высокая диадема, украшенная золотыми змеями. Она прошла обряд очищения, и чужая рука не смела коснуться ее. Прежде чем я открыл рот, она показала глазами на двух жриц, старуху и девочку тринадцати или четырнадцати лет, что ожидали неподалеку. Они держали покрытую сверху корзинку, из тех, в которых носят священные предметы. Старуха что-то шептала девочке, та только глядела на меня круглыми глазами.

Мать сказала мне:

– Пойдем отсюда, Тесей. Место это принадлежит Зевсу и отдано мужам. Нам нужно отправиться в другое святилище.

Она направилась к тропе, уводящей вглубь леса. Тут меня словно ночная птица задела холодным крылом. Я спросил:

– Куда мы идем, мама? – хотя заранее знал ответ.

Она сказала:

– В этом месте не положено говорить. Пошли.

Я последовал за ней в зеленый сумрак. Позади нас слышались шепот старухи и девушки, звук их шагов, треск хрустнувшей ветви. Наконец мы вышли к высокому серому утесу. На нем было выбито огромное открытое око, время истерло древнее изображение. Я замер, зная, что нахожусь у запретной для мужей обители богини. Тропа огибала скалу и уходила дальше, но я опустил глаза. Жрицы позади опустились на поросший мхом камень так, чтобы не слышать нас. Но даже теперь мать все равно молчала.

– Мать, – проговорил я, – зачем ты привела меня к ней? Разве не трудился я в ее землях, разве не бывал на волосок от гибели? Или и этого мало?

– Тише, – сказала она. – Ты знаешь свои деяния.

Она поглядела вдоль скалы – на тропу за нею и поманила меня чуть подальше в лес от сидящих и зашептала. Когда она была рядом, я увидел, что вырос на Крите еще на два пальца, но не почувствовал себя от этого старше.

– На Элевсине ты боролся с царем года и, когда он умер, сочетался браком со священной царицей. Но потом низверг ее, хотя год твой еще не истек, и установил мужское правление. В Афинах верховная жрица Медея бежала от тебя в страхе за свою жизнь.

– Она пыталась убить меня! – Я говорил, но в такой тишине ровный голос мой казался криком. – И царица элевсинская была в сговоре с ней, они подстроили мою смерть от руки отца. Или ты за этим отослала меня к нему? Ты, моя мать?

На мгновение приложив ладонь ко лбу, она сказала:

– Здесь я служанка и говорю то, что мне приказали. – Мать глубоко, всем телом, вздохнула. Движение это потрясло меня больше, чем ее слова, и кровь моя заледенела. – А на Крите, – сказала она, – ты похитил трижды священную Ариадну, воплощенную богиню, из святилища Матери. Где она сейчас?

– Я оставил ее на Наксосе, в островном святилище. А знаешь ли ты тамошний обряд, мать? Знаешь, как умирает Царь вина? Она приняла все сразу как должное – будто рыбку в море выпустили, хотя и воспитали ее среди более мягких обычаев, в неведении таких вещей. В доме Миноса дурная кровь. Когда придет мой черед, я оставлю своему царству лучшего наследника.

Я ощутил, что огромное, выбитое в камне око словно буравит мою спину, и обернулся лицом к нему. На меня смотрел лишь пустой каменный глаз. Тут я услышал звук и заметил слезы на глазах матери.

Я протянул руку, но она отшатнулась, одной рукой отгораживаясь от меня, а другой прикрывая лицо.

Спустя мгновение я сказал:

– Когда я был ребенком, ты рассказывала мне о благой богине.

– Тогда ты был ее ребенком, – проговорила мать, глядя куда-то за меня.

Обернувшись, я увидел внимательные лица обеих жриц. Казалось, весь лес уставился на меня.

Обратившись к камню, она провела над ним руками, а потом нагнулась к земле и поднялась с полными ладонями. На одной был проросший желудь, на другой мертвые листья, вновь возвращающиеся в землю. Опустив вниз свою добычу, она взяла меня за руку и, призвав жестом к молчанию, повела в сторону. Сквозь деревья я увидал играющих лисят, маленьких и обаятельных зверьков. Неподалеку на траве лежала объеденная тушка зайчонка. Мать моя вновь повернула к камню. Волосы на руках моих стали дыбом, слабый лесной ветерок теребил их.

Я спросил:

– Что я должен принести богине?

– Ее алтарь в ее детях. Богиня сама возьмет свое.

– Меня породил Посейдон, – молвил я. – Аполлон сделал мужем, а Зевс царем. Во мне не много женского.

Она ответила:

– Аполлон, ведающий все тайны, говорил: «Ничего не бывает слишком много». Тесей, он – знание, но познает он богиню.

– Если даже молитвы не могут растрогать ее, зачем ты тогда привела меня сюда?

Вздохнув, она отвечала:

– Богов трогает назначенная им жертва. – Она указала на тропу, уводящую за скалу. – Береговой народ говорит, что, прежде чем боги сотворили его прародителей из посеянной гальки, здесь было святилище земнорожденных титанов. Они бегали, опершись на ладони, и сражались стволами деревьев.

Я хотел заговорить, хотя мне нечего было сказать. Просто так, хоть что-нибудь, что сделало бы ее прежней. Пока меня не было дома, мать вступила в глубинные воды, и теперь я видел перед собой прорицательницу и жрицу. Она отправилась к выступающему камню, и я безмолвно последовал за ней. Обе жрицы шли позади нас.

Возле скалы она произнесла:

– Когда мы минуем Врата, молчи, что бы ты ни увидел и ни услышал. Муж не вправе говорить здесь. Жертву тебе дадут, и ты принесешь ее молча. Ну а превыше всего – не открывай сокрытого. Мать тьмы не являет себя мужам.

За скалой тропа нырнула в лощину, глубокое ложе, прорытое старым руслом. Над отвесными обрывами смыкались ветви деревьев. Среди влажных и зеленых теней прятались камни, казавшиеся сухими. Однако затем нога вступала в лужицы или вблизи раздавалось журчание воды. Скалы сужались, путь нам перегородила веревка, завязанная странным узлом. Мать потянула ее, и веревка упала; тут, миновав ее, она приложила палец к губам.

Ноги наши до лодыжек уходили в воду, над головами на три человеческих роста поднимались обрывы. А потом стены ущелья разошлись, перед нами открылась округлая котловина, по краям заросшая деревьями. В противоположной стене ее, чуть повыше, обнаружилось жерло пещеры. Из нее вытекал ручей, воркуя и смеясь; заросшие мохом низкие ступени вели в царившую внутри тьму.

Мать указала в сторону – на пространство между двумя валунами. Я приблизился к ним, ощущая, как холодеет хребет, но там оказался лишь связанный дикий кабан. Я выволок его наружу. Внизу под ступенями у камня стояла с топором старая жрица. На шероховатой поверхности валуна запеклась черная кровь. Вепрь фыркал и дергался, и мысль о том, что он может завизжать, была непереносима. Ударив изо всех сил, я раскроил ему шею до самой гортани. Дыхание оставило зверя, а высвободившаяся с ним кровь хлынула на землю. Он умер, и в устье пещеры я увидел три ожидающих лица: юной девы, женщины и старухи. Мать поманила меня.