Мэри Рено - Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря (сборник)

– Молчите! Кто вы? Люди, вепри, волки или горные шакалы? Помните – Зевс повелел щадить кающегося и молящего. И если вы не устрашитесь небес, клянусь головой отца моего Посейдона, я заставлю вас устрашиться моего гнева!

Настала тишина, старейшина вылез вперед и жалко забормотал что-то. Гнев и святость этого места не мешали мне ощущать нечто странное. Словно бы бог своим пальцем прикоснулся к моей шее.

– Я ручаюсь за этого человека, – сказал я. – Только посмейте тронуть его, и вы узнаете тяжесть Посейдонова гнева. Потому что я прокляну вас именем бога.

Тут в ноги мои от земли что-то перетекло – и я ощутил силу.

Теперь вокруг воцарилось полное молчание. Лишь где-то вдали чирикнула птица, но тоже негромко.

– Станьте подальше, – велел я. – И в доброе время я попрошу, чтобы бог был милосерден к вам. А теперь оставьте этих мужчину и женщину мне.

Они отошли. Я не мог посмотреть на девушку. Я намеревался сказать: «Мужчину и дочь его», но вспомнил, что она одновременно и его сестра, порожденная тем же чревом.

Сняв с головы платок, она обтерла лицо Эдипа, там, где его окровавил камень; и я увидел, что сердцем своим она осталась его дочерью, какой была с самого детства. Настало время приветствовать гостя словами, подобающими его происхождению. Но как сказать: «Эдип, сын Лая», если сын убил отца собственной рукой? [120]

Поэтому я проговорил:

– Приветствую тебя, будь гостем в моей земле. Человеку следует идти тихо, когда боги разят перед ним землю. Прости меня за этих людей, я не смог научить их вести себя как следует. Я возмещу ущерб. Но сперва следует совершить жертвоприношение, ибо знамение не будет ждать нас.

Я подумал, что следовало бы сперва омыться, чтобы избавиться от скверны.

Тут он заговорил в первый раз, голосом глубоким, звучным и более молодым, чем его тело:

– Я ощущаю прикосновение зачатого богом обещанного мне проводника.

– Сперва отдохни и поешь, – отвечал я. – А потом мы проводим тебя по твоему пути через Аттику.

– Покой ждет меня здесь, – ответил он.

Поглядев на него, я щелкнул пальцами, и люди подали вино, которое принесли для возлияния. Гость мой посерел лицом, словно глина; я даже решил, что он умирает. Кравчий медлил, и мне пришлось выхватить чашу из его руки. Выпив вина, старик приободрился, однако я вынужден был поддержать его. Люди предлагали мне помощь, но, прочитав на лицах брезгливость, словно бы им предстояло прикоснуться к змее или пауку, я отмахнулся. Рядом оказалась какая-то плита, должно быть, в старину она отмечала границу чьей-нибудь земли, и я усадил его рядом с собой.

Он глубоко вздохнул и распрямился:

– Отличное, крепкое вино. Фиванскому далеко до него.

Так говорят цари на пиру. До этого мгновения священный трепет в душе моей не допускал слез.

– Зачатый богом, – сказал он, – позволь мне увидеть твое лицо.

Подняв ладонь, он ощутил на ней пыль и грязь и вытер ее о край туники, прежде чем протянуть ее ко мне.

– Укротитель быков, убийца Минотавра, а с виду – молодой плясун. Воистину здесь присутствуют боги.

Рука его поднялась к моему лицу, прикоснулась к векам.

– Сын бога плачет, – проговорил он.

Я не стал отвечать: люди мои были рядом, и следовало заботиться о приличиях.

– Сын Посейдона – это не горе, а благословение. Наконец я вижу долгожданный знак. Я здесь, чтобы отдать в твои руки мою смерть.

Я онемел. Как можно пожелать ему долгой жизни или удачи? Сделанного не воротишь. И хотя мне было жаль его, как и всякому человеку, сделанному не из камня, я не хотел, чтобы кости его покоились в Аттике. Фурии роем преследуют подобных людей, словно мухи, облепляющие кровоточащее мясо.

Будто увидев, как я оглянулся, он молвил:

– Они еще здесь, но теперь мы помирились.

Воздух был чист, пахло созревающими виноградными гроздьями, только от земли словно шел звон, памятный мне по прежним годам. В Колоне колебатель земли Посейдон пребывал возле ее поверхности. Вне сомнения, бог гневался и в любое мгновение мог утратить терпение. Я подумал, что подобный дар не порадует его.

– Зачем говорить о смерти? – спросил я. – Своими побоями эти грубые олухи не могли причинить тебе смертельной раны. Это просто болезнь или тебе это предсказали и ты хочешь призвать смерть к себе? Воистину среди всех людей ты имеешь неоспоримое право умереть. Но такая кончина приносит несчастье земле. Так что пойдем, укрепи свое сердце, оно вынесло худшие муки.

Он покачал головой и помедлил, словно бы сомневаясь в том, что я могу понять его. Представив себе его великие скорби, я смиренно ждал – как мальчик перед мужчиной.

Наконец он сказал:

– С тобой я могу говорить. Ты отправился к критским быкам за афинян. Конечно, бог дал тебе знак?

Я кивнул, а потом вспомнил и поправился:

– Да.

Приложив ладонь к рассеченному лбу, он поднял окровавленные пальцы:

– Кровь эта происходит от Кадма и Гармонии. Я потомок Зевса и Афродиты. И я тоже знаю добродетель отданной жизни. Когда Фивы поразил мор, я ждал только знака. Я послал гонца в Дельфы, в сердце своем не сомневаясь, что оракул скажет: «Царь должен умереть». Но Аполлон велел искать нечистую тварь. Так началось – шаг за шагом – мое нисхождение во тьму, на ту дорогу, что привела меня к себе самому.

Эдип притих, как бездонный колодец, в который ты уронил камень.

– Прошлое миновало, – проговорил я. – Не скорби понапрасну.

Положив свою ладонь на мою руку, он склонился вперед, словно бы желая поведать тайну.

– Когда у меня было богатство и счастье, я умер бы по своей воле, но потом мне пришлось жить. Росистыми ночами я слышал, как лис крадется в свою нору, и ночевал, подложив под голову камень вместо подушки, а дочери Ночи гнали меня из сна в сон. Но я, который охотно умер бы за фиванцев, не захотел умереть ради себя самого. Почему, Тесей, почему?

Я не сказал ему, что нищий нередко любит жизнь больше царя. Все минует, и терпение приносит лучшие дни.

– Теперь я знаю почему. Я ожидал Благомыслящих. [121]Они берут только то, что ты должен отдать, и не более. Остальное они оставляют тебе. Весь последний год печаль моя, подобно воде, собиралась в глубокий сосуд – это не проливной дождь, после которого мгновенно высохнешь. И я уже думал, что умру как воробей зимой: вот он сидит в ночной тьме – и нет его, а муравьи быстро подберут останки. Но я скопил силы, и царское достоинство вновь вернулось ко мне. Теперь я могу отдать свою жизнь.

Девушка тем временем расправила свою одежду и разгладила волосы. Она подошла поближе и уселась на землю. Я понимал, что она хочет слышать его, но Эдип понизил голос, поэтому я не стал подзывать Антигону.

– А ты знаешь, Тесей, что во сне и слепые видят? Да-да, не забудь; молодежи ведь не до этого. И, взявшись за булавку, запомни, что ночью твои глаза снова станут зрячими и тогда ни огонь, ни бронза не помогут тебе. Есть такое место, куда Скорбные отнесли меня, там я увидел то, что должен видеть. Я вновь оказался в нем – но теперь посреди тишины. Они вымели пол ольховыми метлами, а потом сели и сделались словно серые, затянутые паутиной глыбы. Сперва прихлынул туман, а за ним явилась чистейшая тьма, а в ней крохотный огонек, ровный-ровный. А потом он ярко вспыхнул и сделался высоким; и в самом сердце его возник владыка Аполлон, нагой, как само пламя, и поглядел на меня огромными глазами, синими, как небо над морем. Я подумал, что мне, нечистому, не подобает находиться в присутствии бога; но, непорочный, посреди света, он не был гневен, и я не почувствовал страха. Он поднял руку, и Скорбные уснули сном древних скал, хотя солнце осветило их пещеру. И тут бог сказал мне: «Эдип, познай себя и скажи мне, кто ты есть?» Я стоял в раздумье и вдруг подумал, что точно так же застыл, размышлял в месте священного испытания перед Сфинксом. И, вспомнив это, сразу понял, что ответ будет таким же. Я ответил: «Владыка, я только человек». Губитель тьмы улыбнулся мне, лучи его пронизали мое тело, вдруг сделавшееся прозрачным, как кристалл. «Хорошо же, – сказал он. – Раз ты наконец достиг зрелости, сверши положенное и принеси жертву». В пещере находился каменный алтарь, о котором я знал издавна, но теперь его омыли от крови и украсили лаврами. Я подошел к нему, и первая из Скорбных приблизилась ко мне с ножницами, словно добрая старая жрица. Она срезала прядь с моего лба и положила ее на алтарь; волосы были рыжими – как во время моего посвящения в детстве.