Мэри Рено - Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря (сборник)

Она поняла. Дело действительно следовало уладить между царями. Насколько я понял, она согласилась с этим, хотя у них не было такого обычая. На лице ее не было страха – только недоумение и сомнение. Конь ее дернул головой, тихо зазвенели серебряные диски. Я подумал: «Она слышит голос своей судьбы».

Вверх по склону поднялась дева с мечом. Та самая отставшая пловчиха, которую спасла Ипполита: высокая, сильная, синие ввалившиеся глаза еще туманил оставивший ее транс – последняя рана в руке кровоточила. Ипполита склонилась к ране, обе заговорили. Высокая дева нахмурилась.

– Иди же сюда, Ипполита, – сказал я. – И пусть боги рассудят. Царь не отказывает царю.

Мрак сгущался, но для моих глаз лицо ее светилось собственным светом. Она была юна и, как подобает в юности, горда и отважна. Честь, гордость искушали ее, и не только они.

– Если я погибну, – проговорила она, – обещаешь ли ты оставить священное место и дев? Ты уйдешь отсюда?

Сердце заколотилось в моей груди.

– Клянусь в этом. Присягнут и мои воины.

Они собрались послушать; раненые опирались на невредимых, некоторые отсутствовали, все согласно бурчали: с них было довольно.

– Никакой мести, – проговорил я, – кто бы ни пал. Пусть наши люди разойдутся с миром. Если я погибну, похороните меня на этой горе, у тропы, уходящей к морю. Но если меня ждет победа, ты будешь моей.

Поглядев на меня, она медленно проговорила:

– Как это – твоей?

Я кивнул и, чтобы убедиться в том, что она понимает меня, постарался выбрать самые простые слова:

– Если после моей победы ты останешься жить, то назовешь меня своим царем и последуешь за мной. Слово в обмен на слово. Клянусь своей жизнью и священной Рекой, клятвой, которую не смеют нарушить и боги, что никогда не опозорю тебя и не стану ни к чему принуждать против твоей воли. Ты будешь моим другом и гостьей. Пусть твоя богиня поглотит мое сердце, если я лгу. Принимаешь мои условия?

Она нахмурилась с легким удивлением. А потом широко взмахнула рукой, словно желая сказать: «А, ерунда», прикоснулась к лезвию своего топора, украшенному серебряными знаками, и вымолвила:

– Я бьюсь до смерти.

– Жизнь и смерть даруют нам боги. Значит, ты согласна?

Стоявшая рядом девушка вмешалась в разговор на своем родном языке. Я понял, что она против, и торопливо сказал:

– Тебе выбирать оружие.

Девушка схватила Ипполиту за руку. Та повернулась и что-то сказала ей; спешившись, передала в руки священный топор и поцеловала, назвав ее имя стоявшему позади войску. Девы отвечали скорбным согласием; я понял – она назвала наследницу. А потом она шагнула вперед и поглядела на меня расширившимися глазами, какими следила за встающей луной. Меня охватил страх: что, если она способна по собственной воле впадать в священный транс, обращаясь в воинственную менаду, дикую, словно пантера, знающую лишь один закон: убить или умереть. Но мистерия была прервана, и лицо ее казалось просто серьезным. Я понял, что она предлагает себя в жертву и ждет царской милости.

– Тесей, я буду биться, – сказала она. – Сперва на дротиках, потом мечами.

Ей было трудно произнести мое имя, и она запнулась на нем. Но сладостью отозвалось это слово в моих ушах.

– Согласен, – отвечал я. – Возденем же руки к богам, дабы они стали свидетелями нашего договора.

Она помедлила и нерешительно подняла руки. Мы стояли так близко, что я мог бы, протянув руку, прикоснуться к ней. Но так кажется близким противоположный берег пролива, пока не вступишь в воду.

Я взял себе два острых дротика. Она поступила так же и потом огляделась.

– Становится темно, – проговорила она, – а я знаю этот холм. Нам нужны факелы. Я вступлю лишь в равный поединок.

Я сказал себе в сердце своем: «Эта любовь может закончиться смертью, но она не причуда, не прихоть. Редко встречался мне муж, способный сравниться гордостью и благородством с этой девушкой».

– Света довольно, – отвечал я, выходя на ровное место.

По знаку моему люди мои отступили.

– Пусть будет как есть, – проговорил я. – Тебя я увижу, даже если лишусь зрения.

Теперь мы остались одни, прочие отошли на два полета копья. В такое время воины распаляют свою кровь взаимными оскорблениями. Я увидел, как она хмурится, словно сердясь на саму себя за незнание нужных слов.

– Ничего не говори, – сказал я. – Это не для нас с тобой.

Она приподняла брови. А потом надела шлем из фригийской кожи, укрепленный бронзой. Алые наушники – яркие, как у фазана, – спускались на щеки и шею, оставляя открытым лицо. И я сказал:

– А теперь слушай: я люблю тебя. Ты – любовь, которую я искал всю свою жизнь. Я пришел сюда за тобой, чтобы добиться тебя в бою или умереть. Поступай как положено, как требует твой закон: я не хочу, чтобы ты испытала бесчестье из-за меня. Если я погибну, значит такова моя судьба, и я сам бежал ей навстречу. Будь свободна от моей крови. Пусть печаль никогда не приблизится к тебе. Тень моя будет вечно любить тебя, даже под землей, в обители Аида.

Она стояла, сверкая оружием под темнеющим небом и восходящей луной, прямая, легкая, сильная; и в глазах воина и царя я видел испуганную девушку, которой с детства не приходилось говорить с мужчиной. Онемев, она глядела на меня. И наконец, ухватившись за нечто известное, выкрикнула:

– Я должна убить тебя. Ты видел мистерию!

– Да, ты должна попробовать. Иди же ко мне с честью, потому что твоя честь – и моя теперь. Начинаем.

Мы разошлись и принялись кружить друг против друга, укрываясь за щитами. Мне хотелось бы, чтобы она не выбрала дротик – лучше бы сразу оказаться лицом к лицу с мечом или копьем в руках. А теперь мне следовало отделаться от двух острых метательных копий так, чтобы никого не поранить и самому избежать раны. Но чем скорее, тем лучше.

Я приготовился бросить дротик и увидел, что она делает то же самое. Она была настолько легконога и быстра, что любой бросок мог оказаться удачным. Я медленно целился, чтобы показать ей, куда брошу его, но, как поступил бы и я сам, она приняла мое движение за уловку и прыгнула навстречу – подальше от того места, куда, по ее мнению, должно было вонзиться копье. Я едва ухитрился промазать. Мне еще не приходилось настолько пугаться в битве, и это нарушило глазомер. В следующее мгновение мне пришлось закусить губу от боли в бедре. Копье ее боком скользнуло по коже; порез оказался неглубоким, но длинным, и я почувствовал в ночной прохладе теплоту собственной крови. Сама нога осталась цела, рана даже не слишком болела – пока не застынет. Впрочем, бросая второй дротик, я прихрамывал – чтобы одурачить ее и не попасть. Копье упало плашмя на половине расстояния между нами. У нее еще оставался дротик, и я заслонился щитом, доставая меч.