Мэри Рено - Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря (сборник)

– Исцелили? – переспросил я. – Ты оставил Афины здоровым.

– Да, но когда я приехал в Трезен, со мной случился припадок удушья.

Я уже забыл, что в детстве он буквально синел от них.

– Жрец в Эпидавре знает эту хворь, он назвал ее астмой, так говорил и Ипполит. А ты знаешь, отец, он уже почти врач! И он сделался бы целителем, если бы не вынужден был становиться царем. В ту ночь я спал в священной роще и видел посланный богом истинный сон. – Загорелое лицо, покрывшееся бисеринками пота, стало торжественным, он приложил два пальца к губам. – Я не могу рассказать о нем, но сон не был ложным. Потом Пеан с музыкой удалился, а я выздоровел. Отец, а нельзя пригласить в Афины и Ипполита, пока я буду там? Хорошо бы он посмотрел, каким стал Морозец. Он действительно мой самый лучший друг, и если мы не будем встречаться, то забудем друг друга.

– Может быть, – отвечал я. – Посмотрим.

Эта неожиданная любовь показалась мне даром небес. Я устыдился того, что растил мальчиков по отдельности; но разве можно было забыть про войны с паллантидами? Конечно, пусть приедет. И все же за этой мыслью скрывалась другая: что, если когда-нибудь в Афинах поводья власти ослабнут в руках младшего брата, не потянется ли за ними старший? Федра была права: задумав что-то, я не сдаюсь без боя.

И тут Ипполит по собственной воле прислал мне письмо из Трезена. Он хотел посетить Элевсин, чтобы его посвятили в мистерии, и спрашивал моего разрешения.

«Вот оно, – решил я. – Счастье само просится в мои руки».

Я выставил дозорных следить за появлением его корабля, а когда меня известили о нем, поднялся на крышу дворца посмотреть. Помню, как корабль проходил мимо Эгины, как белел его парус под лучами солнца.

Спускаясь на колеснице в Пирей, чтобы встретить сына, я подумал о том, что рановато, пожалуй, привлекать к Ипполиту такое внимание народа, но меня это не волновало. Когда Ипполит ступил на сходни, я заметил, что он снова подрос. Лицо сделалось строже, детская мягкость оставила его.

«Неужели это мой сын? – подумал я. – Нет, он пошел в нее». Мне было известно единственное воспоминание Ипполиты об отце – о том, как он загородил весь дверной проем.

Мы въехали в Афины через Морские врата. За песнями и приветственными криками я ощущал мысли людей – как лоцман знает погоду. В детстве Ипполит был сыном амазонки, и не более того. Теперь, словно дети, они получили новую игрушку: женщины перешептывались, мужчины сравнивали его с Аполлоном Гелием. [131]Если бы они посмели, то сказали бы мне: «Почему ты прятал своего сына от нас?»

Во дворце его встретили так же. Ненавидевшие его мать старики уже умерли и сошли в забвение. Я давно знал об этом – ничего не забывая. Молодежь, в год смерти ее еще не вышедшая из детского возраста, восхищалась его светлым, эллинским обличьем. Теперь «этот эллин» слышалось повсюду, обретая новый смысл. Смуглый Акамант с его тонкой талией, танцующей критской походкой и певучим акцентом сразу сделался чужаком; теперь уже на его мать легла зловещая тень богини. Почему я этого не предвидел? Если Ипполит просто протянет руку за тем, что принадлежит ему по праву, они осыплют его цветами.

Ипполит сделался увереннее в себе; привычка к власти врастала в плоть, и он был не из тех, кем может управлять чужая воля. Тем лучше, но и я кое-что знаю о царском деле… Посмотрим.

Акамант встретил нас в большом зале. Поначалу высокий брат вселил в него трепет, но скоро Ипполит припомнил какую-то из их прежних шуток, и они начали болтать как мальчишки. Когда мы вошли во внутренние покои, Акамант как раз спрашивал, не холодно ли на такой высоте; Ипполит с довольным воплем подбросил его к небу, чтобы брат мог сам убедиться. Посреди возни младший вдруг присмирел, и Ипполит повернул голову. Федра ожидала приветствий. В ту ночь она плохо спала и закатила взбучку служанкам; волосы ее были плохо уложены, и она явно дергалась, пока ей красили губы. Видя такое невнимание к себе, она холодно поздоровалась с Ипполитом. С улыбкой он подошел, чтобы попросить прощения, но, покоряясь застенчивости, посерьезнел и, проговорив надлежащие извинения, исчез вместе с братом при первой возможности.

Я скоро последовал за ними. Мне было жаль, что Федра обиделась, однако, возможно, и неплохо, что первый раз она увидела его смущенным. Недаром говорят, что первое впечатление запоминается. Еще больше мне было жаль, что я привез ее в Афины. В сыне она увидит отблеск красоты соперницы, и это плохо. Она может заметить и то, что Ипполит вполне способен вытеснить ее сына, а это сулило одни опасности. У меня была возможность убедиться в этом на собственном примере; именно так меня воспринимала Медея.

Поэтому я сразу же удалил Ипполита с ее глаз; брал с собой на охоту обоих братьев, чтобы Федра забыла о нем. Они встречались лишь среди других людей за обедом в зале. Действительно, посмотреть было на что. Следуя моде, привезенной мной с Крита, Ипполит ходил облаченным до пояса в алые короткие штаны, только шею украшало парадное ожерелье, драгоценность наследников Трезена, составленное из золотых орлов с распростертыми крыльями. Загорелая кожа лишь подчеркивала блеск золота, а волосы, которые он с детства не завивал, ниспадали на плечи, словно серебро на чистую бронзу. Когда он занимал место возле меня, я всякий раз слышал негромкий шепоток среди женщин. Раньше их мнение много значило для меня. Но всему свое время: над человеком, который забудет об этом, посмеются и боги.

Вскоре Ипполит отправился в Элевсин, чтобы пройти очищение. Он уехал раньше на целую половину месяца, объяснив, что у него много вопросов. Сперва он возвращался домой по вечерам, а потом перебрался на священную землю, и я его уже не видел. Наконец верховный жрец Элевсина сообщил мне как собрату-жрецу, что Ипполита избрали, дабы открыть ему внутреннее учение, полученное от Орфея до того, как менады убили его.

Мне не хватало сына, однако отсутствие его следовало почитать за лучшее, поскольку Федра вновь стала собой. Она даже стала выглядеть лучше, перестала жаловаться, как было вначале, на воду и воздух Афин, на невежество горожан; она одевалась теперь с большим тщанием и держалась милостиво с видными людьми. Я решил, что она поняла, как вредит сыну ее прежняя угрюмость. Когда время обрядов приблизилось и женщины начали шить себе новую одежду, она сказала, что хочет пройти посвящение.

Ее благоразумие восхитило меня. Афинянам, страшащимся старой веры, это будет приятно, ведь в Элевсине, как знают все, древние обычаи упрощены. До меня там каждый год зарывали царя в ячменное поле. Когда пришла моя очередь, я позволил себе возразить. Но при этом воздал почести богине, выдав ее вместо смертного мужа за бога, а великий сказитель сочинил обряды и песни. Их держали в тайне, однако посвященные могли сказать, что не видят в них непристойности и опасности – кроме той, что неизбежна, когда смертная душа предстоит богу. А после тьмы там приходит свет.