Мэри Рено - Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря (сборник)

Сгущались сумерки. Дымящиеся алтари залили вином, и мы собирались на пиршество в честь победы. Мы захватили много тучного скота, овец и коз. Над сложенными из сосновых дров кострами на длинных вертелах пеклись целые туши, воздух наполнил запах жареного мяса. Но мужи смотрели не на еду – на пространство между кострами, где сложили добычу перед дележкой. Огонь освещал добро: кубки и чаши, кинжалы и шлемы, слитки меди и олова, котлы и треножники, щиты из прочной кожи. Возле них сидели женщины – они переговаривались, плакали, укрывали лицо руками; впрочем, иные бодро оглядывались, пытаясь угадать нового господина. Сгущался чистый зеленоватый сумрак, и Гелиос, [64]венчанный розовым пламенем и жгучим золотом, спускался к винноцветному морю. Явилась и вечерняя звезда, чистой девой трепетавшая в воздухе, плясавшем над кострами. Пурпурные отблески ложились на груду сокровищ, блестящие пояса и оружие, мерцали в глазах победителей.

Я спустился по склону. Спутники следовали за мной. Все мы вымылись и причесались, начистили оружие. Они не спрашивали меня о том, что я собираюсь делать теперь. Просто следовали за мной, и только их сбивающийся шаг говорил мне, когда они оборачивались, чтобы переглянуться.

Пилас уже был здесь: пировать ему не давала рана, однако он намеревался присутствовать при дележке добычи – как и каждый, в ком еще оставалось дыхание, – тем более что предстояло иметь дело с Ксанфом. Я приветствовал друга и поискал взглядом недруга. Как я и ожидал, он стоял возле добычи. Ксанф тоже заметил меня и отвечал пристальным взором.

– Приветствую тебя, Ксанф, – проговорил я. – В Элевсине ты сослужил мне хорошую службу: отыскал прекрасного колесничего.

Он отвечал:

– Человек тот сам пришел ко мне. Прежде я и не знал его.

Тут я понял, что Ризон не солгал.

– Что ж, – продолжал я, – все знают, как хорошо ты разбираешься в людях. Но теперь он мертв, и я не знаю, где взять другого такого же. Он умел буквально все, даже делать колесные чеки без бронзы.

Краем глаза я заметил, как тысячи лиц повернулись к нам. Голоса смолкли, стало слышно шипение сока, капавшего с поджарившегося мяса.

– Ну кто же слушает труса, вымаливающего себе жизнь? – возразил он.

– Но если ты не слушал его, Ксанф, откуда же ты знаешь его слова?

Он окинул сердитым взглядом парней позади меня и сказал:

– Молодежь любит поговорить.

Если бы он хоть чуть-чуть верил в собственное доброе имя, то не отказался бы так легко от чужеземца. Но Ксанф понимал, что утратил любовь своих воинов; теперь им нетрудно было поверить, что он виноват. Слова его рассердили моих юношей, и они громко закричали.

Я поднял руку, приказывая им успокоиться. Тогда Биас, старший среди них, шагнул вперед, призывая к себе тех, кто видел восковую чеку.

– И еще, – произнес он. – Скажите, кто сбросил камни на дорогу, чтобы царские кони испугались и сорвались с обрыва? Кто-то же знает это?

Все забормотали, словно бы услышав подтверждение знакомого слуха. Я заметил, что лицо Ксанфа просто побагровело – так бывает с рыжеволосыми. Обычно он сохранял спокойствие, но сейчас рванулся вперед.

– Разве вы не видите, элевсинцы, что представляет собой этот муж? Он знаком с повадками варваров, этот вороватый эллин. Он так хорошо знает Истм, что хочется спросить, не жил ли он здесь? Кто скажет нам, чем он занимался, прежде чем явиться в Элевсин? А теперь он решил, что способен повернуть вас против человека, приведшего вас к победе, именно теперь, когда пора приступить к разделу добычи.

Я был готов ринуться на него, но сдержал себя. Ксанф потерял голову, и это помогло мне сохранить мою. Приподняв брови, я заметил:

– Что ж, сердце находится недалеко от рта. – И даже его собственные люди расхохотались. Я продолжал: – Слушай мой ответ, и пусть элевсинцы будут свидетелями. Ты хотел убить меня чужими руками. Выходи, но теперь попробуй справиться сам. Возьми щит и копье или, если хочешь, меч. Но сперва забери свою долю добычи и отложи в сторону. Если ты встретишь смерть, клянусь вечноживущим Зевсом, я ничего не возьму из нее, будь то золото, бронза или дева. Люди твои распределят добро по жребию между собой. То же относится и к моей доле – чтобы моя дружина не проиграла, если я погибну. Согласен?

Он уставился на меня. Ксанф явно не ожидал такого. Среди знатных эллинов послышались одобрительные крики. Пилас жестом руки остановил их, но тут завопили уже мои спутники:

– Тесей!

Остальные недоумевали: обычай запрещал давать имя царю.

И, услыхав мое имя, Ксанф выкрикнул:

– Эй, юный выскочка! Занимайся тем делом, для которого выбрала тебя богиня Део, если ты способен на это.

Я же отвечал ему:

– Если меня выбирала она, почему же ты решил поразить меня до срока? Я взываю к богине и прошу подтвердить мои права. – Я не напрасно прислушивался к минойским песням. И потому знал права царя по отношению к обидчикам. – Матерь! Богиня! Ты вознесла меня, пусть ненадолго; ты обещала мне славу в обмен на долгую жизнь. Не попусти же оскорбляющему меня, помоги мне как своему сыну.

Тут Ксанф понял, что выбора у него нет. Муж не просит у богов, чтобы они покрыли его ложь, это знают все люди.

– Укротитель коней, – проговорил я, – мы довольно терпели тебя. Ты сам поставил себя над судьбой, нанеся тем оскорбление богам. Они накажут нас, если мы не положим предел твоей наглости. Я принимаю и вызов, и условия. Выбирай свой трофей, и пусть твои люди разделят его, если ты погибнешь. Что касается оружия, то я предпочитаю копье.

Мы выбрали свою долю. Мои юноши посмеивались над неожиданной скромностью Ксанфа – он не хотел, чтобы люди его в душе приняли мою сторону. Я же взял лишь то, что счел подобающим – не более и не менее. Но обычай велит Керкиону в первую очередь брать себе женщину. Коротко время, отпущенное царю, и его нельзя лишать мужских радостей.

Я подошел к пленницам, поднявшимся, чтобы я мог их увидеть. Среди них оказалась девушка лет пятнадцати, высокая и гибкая, длинные светлые волосы закрывали ее лицо. Я взял ее за руку и повел прочь. Свет костра отражался в глазах, спрятанных за покровом волос, но взгляд был брошен вниз, и рука оставалась холодной. Нечего было и думать о том, что она может оказаться девственницей, однако мне представилась вдруг моя мать, отправляющаяся в Миртовую рощу. Я обратился к Ксанфу:

– Если я умру, пусть она достанется кому-то одному, а не послужит для общего развлечения. У нас довольно шлюх, а она теперь – царская наложница и заслуживает надлежащего обращения.

Мы принесли свои клятвы перед Пиласом и войском, призывая в свидетели Стикс и дочерей Ночи. Потом мужи разошлись пошире, освободив пространство между кострами, и мы взяли копья и щиты. Поднявшись, Пилас сказал: