Мэри Рено - Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря (сборник)

Я думал, что уже успел насмотреться на богато убранные покои, однако, когда меня ввели в нижний дворец, оказалось, что это не так. Одна комната была обставлена исключительно для игр, на столах черного дерева размещались выложенные золотом клетчатые доски. Но особо я не оглядывался: критяне разочаруются в тебе, если ты позволишь себе удивляться.

В большом зале приготовили великолепный пир – собралась самая знатная компания. В основном я был с ними знаком, и со мной заговаривали, пока я шел приветствовать хозяина. Он встретил меня громкими и шутливыми поздравлениями, предназначенными для ушей собравшихся и ничего в общем не значащими. Я решил, что он пригласил меня, чтобы развлечь гостей, как приглашают танцовщицу. Аминтор был прав: я у него не в долгу.

Ели мы на тонкой расписной посуде; критяне готовят рыбные блюда лучше многих народов. Но я не боялся переесть: забыв про голод, я наблюдал, как самые знатные господа (иные, как мне было известно, ненавидели Астериона) лебезили перед ним, ловя выражение его лица и подражая ему. Он отвешивал грубые шутки, ничего не упуская из виду; я видел, как он приглядывается к гостям, что сидят подальше, словно бы читая по их губам; слуги его, подобно лазутчикам, сновали между ними. Даже если забыть о ненависти к нему, было в нем нечто вселявшее в меня омерзение. Любой муж хочет могущества, добиться славы, земель или женщин – чего угодно. Но Астерион хотел власти ради иного – чтобы унижать других и тем еще больше насытить свою гордыню; так большой паук пожирает маленьких.

Перед нами плясал шут из Сидона; ему помогала обезьяна, понимавшая все, что он говорил ей. Когда жонглер закончил, Астерион бросил свой дар, чтобы тот поднял его, однако обезьяна подобрала вещь первой и передала хозяину, почтительно приложив руку ко лбу. Гости расхохотались. Когда шут вышел, Астерион что-то сказал слуге, который тут же направился к двери. Я услыхал, как другой слуга спросил его, куда он отправился.

– За обезьянкой, – ответил он. – Господин желает ее.

«Так было и со мной», – решил я.

Принесли угощение и родосское вино. Я сидел в конце стола и разговаривал с гостями, пересевшими поближе ко мне. Астерион вдруг наклонился вперед в своем кресле и рявкнул:

– Тесей! Сюда!

Кровь бросилась мне в лицо. Я уже хотел притвориться глухим, но потом решил: нет, если я не пленник его, значит гость. И посему, оставив свое место, направился к хозяину, не проявляя особой поспешности.

– Ну, как тебе нравится бегать петушком по арене? – спросил он, ухмыляясь. – Наверно, теперь передо мной не тот юнец, что явился с материка в кожаных штанах. Теперь ты, должно быть, лучше относишься к Криту?

Я молчал. Он подцепил пальцем мои ожерелья.

– Поглядите-ка! – Он обратился к гостям. – Могу поспорить, что не каждое заработано прыжками через быка. Так, малый?

Я молчал, сохраняя спокойствие. Мне важно было понять его, разгадать, что именно прячут эти тяжелые черты, осознать, как можно стать таким человеком. Наконец он отвернулся.

– У него драгоценность от каждого знатного мужа, обитающего в Лабиринте. О владычицах умолчим, чтобы не нарушать их тайны. – И он подмигнул одной из женщин, недавно вышедшей замуж, с которой у меня ничего не было. Она залилась румянцем до самой груди. – И ни одного подарка от хозяина. Клянусь, ты и сам не знаешь почему.

Ухмыляясь, он умолк. Я ответил:

– Нет, знаю, господин.

Он громко расхохотался:

– Слыхали его? Решил, что я имею на него зуб, раз он нагрубил мне на пристани. Ну а теперь, юный дурачок, ты понимаешь, что мы ищем в будущем плясуне? Мы, знатоки бычьей арены, кое-что понимаем в деле.

Я глядел на него, вспоминая, что в тот день глаза Минотавра были буквально в пяди от моих. На этот раз тоже, но он уклонился от моего взгляда и посмотрел на гостей.

– Ну, согласны теперь, что Астерион умеет выбирать?

Послышались одобрительные голоса. И я устыдился за них более, чем за себя, – они же были свободными людьми.

Он хлопнул в ладоши. Один из слуг внес на протянутых руках блюдо. Я не сразу разглядел его и подумал сперва, что Астерион решил отравить меня; мне даже представилось, как он оглядывает общество, сделав какое-то замечание по поводу моей смерти. Но оказалось, что на этом обтянутом пурпурной кожей небольшом подносе лежало роскошное наплечие из золота и драгоценных камней. Слуга протянул его Астериону, тот, не прикасаясь, жестом велел отдать мне.

Пальцы мои зудели, мне хотелось схватить увесистую штуковину и хлестнуть ею по этому лицу. Я поклялся дорожить жизнью каждого «журавля», как своей собственной, но честь мне дороже собственной жизни. Так что удержала меня не клятва, а привычка, будучи царем, отвечать перед богом.

Сдержав свою руку, я негромко проговорил:

– Ты слишком милостив, бык Миноса. Но прости, я не могу принять эту вещь.

Поднос дрогнул в руках растерявшегося раба. Вокруг стола зашевелились, зашелестели женские платья. Астерион, пристально поглядев на меня круглыми глазами, вполне любезным голосом, словно развлекая гостей, спросил:

– Не можешь? Интересно узнать – почему?

– Я происхожу из царского рода, – отвечал я, – и подарок от человека, унизившего меня ударом, принесет мне бесчестье.

Все слушали. Астерион, казалось, был доволен собой. Он махнул рукой в мою сторону:

– Слышали? Такой же бешеный, как в первый день. Вот потому-то я и держу его. Все великие прыгуны дики и свирепы до безумия. Они рождены для игры с быком и более ни на что не годны. На Крит их приводит собственный даймон.

Он хлопнул меня по плечу, напоминая человека, который завел опасного пса и теперь хвастается его свирепостью.

– Ну что ж, делай как хочешь. – Он щелкнул пальцами слуге, немедленно удалившемуся с подарком.

Вы можете предположить, что, получив отпор, он более не пожелал видеть меня. Вовсе нет. Меня то и дело призывали к нему на пир, и Астерион каждый раз устраивал мне подобную сценку. Я даже слыхал, как он заранее уверял кого-то:

– Ну ты только погляди… Увидишь, с какой гордостью он будет отвечать мне. Он непокорнее горного коршуна. Я заметил это, едва он объявился на берегу.

Астерион умудрился обратить в посмешище даже мою честь. Я никогда не рассказывал Аминтору о том, что приходилось переносить в такие дни, – мне было стыдно. Я лишь говорил ему:

– Опять пришлось оплатить ужин.

И он понимал меня.

Знатные критяне держались со мной вежливо, а молодые даже дорожили знакомством со мной. Так может вознестись любой прыгун; однако я вызывал особое любопытство – на арене еще не видели ни царя, ни царевича. Некоторые из них спрашивали меня, почему я сам вызвался быть жертвой, когда можно было отдать богу кого угодно; они говорили, что нужно было просто переодеть какого-нибудь человека в мою одежду и все сошло бы. Будучи гостем, я не стал спрашивать, считают ли они своих богов дураками, а просто отвечал, что бог назвал мое имя. Они сразу умолкали и начинали переглядываться – их обычаи давно превратились в непристойное развлечение, так же как и игра с быком.