Мэри Рено - Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря (сборник)

Всегда перед игрой мы вставали лицом к святилищу и предавали себя воплощенной богине, произнося предписанные обрядом слова, а потом обращали руки ладонями вниз, прося у самой Матери Део, чтобы она простила нам это кощунство. Но из уважения все равно надо было глядеть вверх. Часто я заглядывал в ее глаза в надежде, что они шевельнутся. Но она всегда стояла недвижным и строгим изваянием, и даже поднятые руки казались бесплотными. Спустя какое-то время, обратившись мыслями к игре, я почти забывал, что она живая.

Так жили мы на Бычьем дворе. Но для того, кто прославился здесь, открыт почти весь Лабиринт; если не считать царских покоев, рано или поздно ты побываешь повсюду. Теперь уже мне не приходилось думать о том, как раздобыть женщину на ночь, скорее наоборот – трудней было отбиваться от докучливых предложений: муж, обрученный с игрой и быком, не может позволить себе излишеств.

В кносском дворце письмом владели даже женщины. Я знаю это по собственному опыту, потому что некоторые из них писали мне. И я говорю не о нацарапанных на лепешке из влажной глины записках, назначающих место свидания или сообщающих об отсутствии мужа. Это были целые повествования на двух листах египетского папируса, длинные, как рассказ о войне. Больше половины я осилить не мог, а чаще не дотягивал и до этого. Критянам известны сотни способов связывать и увязывать всякие вещи; клянусь, они знают больше слов, чем кифаред, хотя он запоминает лишь звуки.

Однако я посещал не только их опочивальни. Знатные господа и князья приглашали меня на пиры – просто так, ради моего присутствия. Что касается еды и питья, то изобилие это лишь раздражало – лишний вес сулит смерть на арене. Но я обычно ходил – из любопытства да и тщеславия ради, а еще – чтобы поучиться. Раз боги пока щадили нас, значит рано было отчаиваться: мы могли еще бежать с Крита.

Критяне чрезвычайно любят всякие там манеры и причудливые обычаи; им, видишь ли, кажется, что собственные пальцы недостаточно хороши, чтобы подносить пищу ко рту, и потому они пользуются разными приспособлениями. Вначале я опасался насмешек, потому что они считают деревенщиной всякого, кто неловок с этими инструментами. Но гордость не позволяла мне выдавать свои страхи. Если я не мог, приглядевшись, овладеть их обычаем, то прибегал к собственному. И скоро понял, что это развлекает критян, в особенности женщин. Всему прочему на свете они предпочитают новизну.

У всех владетельных и знатных господ в кносском дворце были свои покои; в худшем случае они располагались возле дворца. Я уже говорил, что размером он не уступает городу. Однако, невзирая на величину, дворец охраняют, и никто не пройдет через ворота без разрешения. Сперва я думал, что все это делается лишь для того, чтобы мы не сбежали.

Хотя имя Миноса взято из старокритского, в жилах правящего дома древней крови немного. После великого похода, предпринятого Микенами, родичей прежнего критского царя предали мечу, а брат Львиного царя вступил в брак с воплощенной богиней, потомки его правили наравне с царицей, не опасаясь, что их принесут в жертву на девятом году царствования. Многие из победителей взяли в жены критянок, а потому их обычаи лишь незначительно отличались от старой веры. Однако позже новые дома эти успели породниться и примкнули к старым с обеих сторон. Теперь к критянам относились с величайшим пренебрежением. Я не понимал этого: ведь местные жители не были варварами; мало того, они – как всем известно – искуснее всех на земле. Критяне-то и научили писать этих полуэллинов. Подобно большинству землепоклонников, критяне невелики ростом, кожа их отливает медью, но глядеть на них воистину приятно; многие из них происходят от весьма древних родов, ныне оскудевших и обнищавших. Насколько я понял, их унижали лишь для того, чтобы вознестись над ними. Я просто скрежетал зубами, когда критян называли пренебрежительными кличками: шелудивый, кривоногий, косой – и без зазрения совести обсуждали критян в их же присутствии, словно собак. Дома дед, если бы я позволил себе такое, драл бы меня, пока не заломила рука. Кроме того, их душили налогами, однако о подобных материях на Бычьем дворе и не думают, и не толкуют. Чужое горе можно понять, лишь познав его на своей шкуре.

Когда мы провели на арене шесть месяцев и я почти забыл о хозяине, он призвал меня к себе на пир.

Получив приглашение, я призадумался, не зная, что делать. Если я оскорблю его отказом, он может разогнать наш отряд, и смерть придет к нам. И все же мне претила мысль, что придется сидеть за столом мужа, которому я бы немедленно отомстил, получи я такую возможность, – речь шла о моей чести. Наконец я поделился своими сомнениями с Аминтором, лучше чем кто бы то ни было разбиравшимся в подобных вопросах. Он был рад моей просьбе, но ответил не сразу.

– Мне кажется, Тесей, что ты можешь есть хлеб за столом Астериона, не считая себя его гостем. Как и на Бычьем дворе, ты будешь есть у него за столом рабский кусок, разве что с подливкой. Не вижу, чем это может задеть твою честь, даже если ты убьешь его. Посмотри на записку: он приказывает тебе, а не приглашает.

Такой ответ удовлетворил меня, Аминтор действительно стал и благородней, и умней. Жизнь на Бычьем дворе охладила его пыл.

Нижний дворец располагался на юго-западе от большого двора и был окружен собственной оградой и стражей. Я надел самое лучшее: нет смысла делать что-нибудь наполовину. Отправляясь в гости в пределах крепости, я носил критскую юбку – у меня их было две или три. Самая нарядная была сшита из толстого синего шелка, что привозят откуда-то с Востока, из-под Вавилона; украшала ее золотая бахрома. Мне подарила ее жена полководца, тогдашняя моя основная любовница; легкомысленная и веселая, она вполне подходила прыгуну – незачем позволять изводить себя слезами или женскими предчувствиями. Иногда подарки являлись без имени, тогда приходилось быть осторожным. Наденешь – и даритель покажет на тебя друзьям и соперникам и объявит, что состоит в связи с тобой; женщины стыдились этого меньше мужчин.

Часто самые богатые дары присылали вельможи, сумевшие хорошо нажиться на тебе. В игре с быком можно было биться об какой угодно заклад: сколько продлится пляска, прольется ли кровь, какие будут прыжки и сколько, не говоря уж о жизни и смерти танцоров. Подкуп не соблазнит рискующего жизнью, так что эти подарки были просто данью моде. Я бы не мог надеть на шею одновременно все ожерелья, еще у меня были браслеты с печатью, кольца на руки и перстни. Но не снимал я только одно украшение: хрустального быка, подаренного коринфянином. На Бычьем дворе более всего дорожили подарками мертвых.

В тот вечер я надел большую часть того, что у меня было. Я уже не чувствовал себя непринужденно, будучи нагим, если каждый мой шаг на арене не отдавался пением золота. Кроме того, я побрился – собственной рукой. Пусть с неохотой, но я покорился этому критскому обычаю. Начиная с пятнадцати лет я, как и всякий парень, с нетерпением ждал, пока вырастет борода, пытаясь помочь этому кабаньим жиром и прочими снадобьями, о которых рассказывают друг другу мальчишки; глупо было избавляться от уже выросшей растительности. Но здесь она делала меня варваром; женщины пугались или хихикали и говорили, что им щекотно. Иногда мне представлялось лицо моего деда, с презрением глядящего на мой гладкий подбородок и вопрошающего, не охолостили ли меня. Но сейчас он был далеко, а в Лабиринте подобная мысль не могла никому прийти в голову.