Мэри Рено - Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря (сборник)

Царь тяжело кивнул.

– Ну а сейчас по зимнему морю вестника не пошлешь.

– Значит, нам придется полагаться на самих себя. А если эллины придут, будет еще лучше.

Откинувшись назад в кресле, царь сказал:

– Но что ты можешь сделать?

– У меня есть танцоры, и все они будут сражаться, даже те, кто боится быка; примкнут к нам и девушки; все выйдут на бой, рассчитывая сохранить себе жизнь. Я стараюсь раздобыть и оружие. С их помощью я собираюсь захватить Лабиринт, если нам помогут за пределами Бычьего двора.

Он протянул руку к каким-то свиткам.

– Есть несколько мужей, которым можно довериться. – И он прочел несколько имен.

– Только не Дромий, повелитель, – заметил я. – Он уже начал вилять хвостом в нижнем дворце.

Минос вздохнул и отодвинул свитки:

– А я-то воспитывал его ребенком после смерти отца.

– Но остается Перим, – проговорил я. – Он против Астериона, и у него есть сыновья. Он знает, кому еще можно довериться. Нам нужно оружие и кто-нибудь, кто способен привлечь на нашу сторону критян.

Мы поговорили об этом. Потом царь произнес:

– Как ни устал я от жизни, но все же останусь жить, пока ты не подготовишься.

Я вспомнил, как плохо подумал о нем, как заподозрил в том, что он не хочет вернуться к богу, и устыдился.

Царь сказал:

– Дай мне знать, если получишь весть из Афин.

Я обещал. А потом представил себе, как отец въезжает в Львиные ворота, как поднимается по крутой дороге к дворцу Микен. Увидел его за столом возле верховного царя. Но так и не сумел увидеть его в верхней комнате, убеждающего микенского владыку начать войну, вселяющего в него стремление снарядить крутобокие корабли. У отца дел было много, они и состарили его до времени. Я увидел темное бурное море возле берегов Крита, но кораблей на нем не было.

– Будут корабли или нет, повелитель, – проговорил я, – мы все равно поймем, когда придет наше время. Я отдал себя в руки Посейдона. Он послал меня сюда и не подведет. Он даст мне знамение.

Я сказал это, чтобы подбодрить Миноса в его одиночестве, потому что сомневался в том, что корабли приведет кто-нибудь, кроме меня самого. Но боги никогда не спят. И синекудрый Посейдон воистину услышал меня.

Прошло несколько ночей, и вот однажды Ариадна сказала мне:

– Завтра день, когда я делаю предсказания.

– Значит, тебе нужно спать, – сказал я, привлекая ее к себе и целуя. Я считал, что она слишком нежна, чтобы без вреда выносить божественное безумие.

Она продолжила:

– Эллинов приходит немного, они услышат от меня обычные слова. Но критянам я скажу, что грядет новый летний царь, он вступит в брак с богиней и благословит землю. Гиацинты расцветут на поле, залитом кровью. Они запомнят такие слова.

Я был изумлен и спросил:

– Откуда ты можешь заранее знать, что скажет твоими устами святая, если ты не испила ее чашу или не вдохнула паров?

– О, – отвечала она, – я предпочитаю поменьше пользоваться ими. От них приходит головокружение, ты говоришь чушь, а потом разламывается голова.

Сердце мое ощутило смятение, но я промолчал. Если бог действительно больше не говорит с ними, странно, что она не плачет, думая об этом. Но я вспомнил, что критяне относятся к подобным вещам как к игре, и поэтому лишь еще раз поцеловал ее.

– Я заставлю их запомнить мои слова, – говорила она. – Я набелю лицо и очерчу красным ресницы. Я буду окутана облаком (откуда им знать, какой это дым?), потом закачу глаза и начну метаться, а договорив – упаду.

Я ответил не сразу, подумав:

– Это женская мистерия. Но мать когда-то сказала мне, что, если она спускается к змею, каким бы ни был вопрос – пусть ответ на него может дать любой дурень, не утруждая божество, – она всегда молчит перед тем, как ответить, и вслушивается, не будет ли возражать богиня.

– Я тоже так поступаю, – проговорила она. – Меня учили столь же хорошо, как и твою мать. Пауза заставляет людей напрягать внимание. Но видишь ли, Тесей, Крит – это не материк. У нас больше людей, городов, нам нужно увязать больше дел. Только при дворце находится девяносто писцов. И если бы никто не знал заранее, какими будут предсказания оракула на следующий месяц, настал бы ужасный хаос.

Она запустила пальцы в мои волосы и провела рукой от висков к затылку; ладонь ее говорила: «Я люблю тебя, мой варвар». Я сказал себе: «Сейчас это неважно, вот когда мы поженимся, я научу ее выступать за народ перед богом. И все же жаль, что она не слышит: царь, подобно ремесленнику, хочет, чтобы искусство его по наследству передалось сыновьям».

Впрочем, времени на раздумья у нас уже не было, и мы приступили к делам.

Я встретился с Перимом и двумя его сыновьями в старом архиве под Лабиринтом. Весь его род записывал решения царей, только они сами со своими старшими помощниками спускались сюда, в хранилище документов седой старины. Если Минос желал ознакомиться с решением своего предшественника, прежде чем выносить собственное суждение, он посылал за археотом. [93]Это древняя тайна, она передавалась от отца к сыну, первым ее учредил князь по имени Радамант. [94]

Когда царь заболел, дела стал выслушивать Астерион; однажды он послал за Перимом, сообщил свой приговор и попросил подтвердить его решениями предков. Перим же принес ему девять четких свидетельств правоты противоположной стороны и получил от Астериона приказание посмотреть еще. Археот ничего не сказал и закрылся среди документов, перебирая их, пока не закончилось отведенное время, и Астериону пришлось вынести свой собственный приговор. Всякий знал, что теперь Перим обречен, и он не хотел дожидаться удара.

Ему было около пятидесяти, в густых бровях и бороде чередовались седые и черные пряди – словно в ясеневой древесине; круглые глаза поблескивали, как у совы, засевшей в дупле. Мне стало жаль его: этот муж превосходно поладил бы с моим дедом.

Затевать какие-то козни с размалеванным плясуном в подвале просто претило его натуре. Мне приходилось оставлять Бычий двор разодетым как на пир или свидание – иначе люди вокруг начали бы удивляться. Однако я еще помнил то, что успел усвоить в палатах, где вершили суд мой дед и отец, да и я сам. И вскоре он забыл о моих детских побрякушках. Сыновья его показались мне мужами чести; старший и с виду напоминал писца; тот, что помладше, был из военачальников среднего ранга – истинный критянин, кудрявый, с гибким станом, но наделенный нравом настоящего воина. Он сказал, что рассчитывает на поддержку трети царских телохранителей – тех, кто ценит присягу и ненавидит Астериона. Настало время, решил я, начать активные действия и на Бычьем дворе.

Я доверился «журавлям» с самого начала, однако дело должно было вот-вот выйти за пределы одного отряда, и я стал приглядываться к вожакам, подыскивая такого, на кого можно было бы положиться. Выбор мой пал на сарматку [95]по имени Фалестра. Их обычаи во многом сродни племени амазонок; с оружием в руках они служат богине луны [96]и сражаются рядом с мужами. Когда она появилась у нас, то показалась очень странной – в куртке и шароварах из оленьей кожи, от нее пахло козьим сыром. Страна ее лежит на самом краю мира за спиной северо-восточного ветра – далеко за Кавказом, где люди снимают одежду только один раз в году. Но когда ее раздели и вымыли, оказалось, что это красивая девушка – быть может, самую малость более мужеподобная, чем можно пожелать для собственного ложа, но наделенная всеми достоинствами прыгуна. В том числе и отвагой – уже в первый день она глядела на меня с завистью.