Мэри Рено - Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря (сборник)

Они глядели на меня раскрыв рот, как парочка деревенских дурачков. Я чуть не расхохотался.

Наконец Аминтор неторопливо проговорил:

– Так значит, ему понадобилось золото? Но ведь мы, «журавли», целый год плясали для него!

Фалестра, запрокинув голову, запричитала:

– Матерь Кобыл! – Она действительно напоминала истинную дочь Посейдона Гиппия – густая темная грива развевалась, ноздри вздувались: уперев кулаки в бока, сверкнув голубым белком глаз – словно норовистая кобылка. – И что за люди эти критяне? И сами они, и их ванны, и вечная болтовня о варварах… Пустынники, пустоголовые тыквы. Тряхни – и загремит! Тесей, почему мы ждем?

В прежние, элевсинские, времена Аминтор заговорил бы первым. Но сейчас он раздумывал. Черные брови сошлись над ястребиным носом, рука его легла на место, где должен находиться кинжал.

– Тесей, – проговорил он, – как этот человек презирает нас!

Я кивнул:

– Он никогда этого и не скрывал.

– Каждый истинный муж имеет право на месть. Если бы он пошел на это, узнав про оружие на Бычьем дворе, я бы не стал его ни хвалить, ни ругать. Но ему известно, кто мы такие, и все же он продал нас, как ненужную вазу в голодный год. Клянусь чернорогим Посейдоном, Тесей, этого довольно. За такое Минотавр заплатит своим сердцем.

Утром вновь явилась старуха с согревающими мазями. Я спал как убитый, рана на ноге успела подсохнуть и казалась скорее царапиной. Мышцы, как выяснилось, не были разорваны, а лишь растянуты – достаточно больше двигаться, и все. Я собирался вечером побывать в святилище и узнать, известно ли Ариадне о смерти Миноса. Если они успели запереть вход к нему, ей придется идти потайным ходом. Но что же она может сделать, даже узнав об этом, она или Перим, или Электрион, или кто-нибудь из нас, обитателей Бычьего двора? Того, кто знает о смерти царя, и обвинят в его убийстве. И с каждым днем нашего бездействия Астерион набирал силу.

Проделав упражнения, я почувствовал себя лучше, однако мысли эти угнетали меня. Я стоял среди «журавлей» – с Фалестрой и Касом, куратором «кречетов», сыном родосского пирата, попавшим в рабство в тот день, когда отец его угодил на виселицу. Все рвались к действиям; я держался приветливо, в душе презирая себя за уныние – ведь ничего плохого со мной не случилось. На противоположной стороне двора «дельфины» устроили петушиные бои. Шум становился все громче и начинал досаждать мне. Наконец, не желая того, я воскликнул:

– Пусть они прекратят этот гвалт.

– Что такое, Тесей? – осведомилась добрая Фива. – У тебя до сих пор болит голова?

– Нет, – отвечал я, на этот раз осознавая себя. – Это предупреждение. Земля снова содрогнется, но не слишком сильно. Только лучше не шуметь, когда бог в гневе.

Они приутихли. Я заметил, как Кас поглядел вверх на огромные балки и переступил ногами.

– Не думаю, что будет сильно трясти, – сказал я: голову мою не давило, просто кололо. – Но пусть они ведут себя потише и отойдут от стен.

Нефела направилась к игравшим, молодежь бросилась ей навстречу, петушки тем временем подскакивали, били шпорами и клевались. А потом замерли с виноватым видом, словно бог успел предупредить и птиц. Голову мою сдавило, каждая мелочь раздражала меня, ступни кололо. Тут вернулся Актор с кем-то из плясунов – наверняка ему передали мои слова о предупреждении.

– Что случилось, Тесей? Почему бы тебе не лечь, если у тебя еще дрожат ноги? Незачем волновать Бычий двор этими россказнями.

Мне хотелось ударить его, но я лишь негромко сказал:

– Отойди от колонны.

Собственный голос показался мне громким.

Едва Актор открыл рот, чтобы ответить, земля содрогнулась и загудела, огромный кусок, отвалившийся от капители, ударился о землю возле него. В кухне зазвенели горшки, из дворца донеслись вопли, визг и молитвы. Окружавшие нас танцоры взывали, обращаясь, должно быть, сразу к сотне богов, известных на Бычьем дворе; чужаки, пав ниц, закрыли голову руками, любовники укрывали друг друга. Актор от удивления раскрыл рот, так что можно было пересчитать все зубы.

Какой-то звук привлек мое внимание, и я поднял руку, призывая к молчанию. И тут лишь услыхал в глубоких недрах под своими ногами глухой и грозный, знакомый мне понаслышке рев земного быка в его потаенной пещере. Все притихли, друзья взялись за руки. Земля успокаивалась, и звук замирал в отдалении. Голова моя чуть прояснилась, и я смог заговорить громче:

– Слушайте! Бог возле нас, помолимся же ему.

И, обратив руки ладонями к земле, воззвал:

– Колебатель земли, Отец быков, ты знаешь всех нас. Мы – твои дети, мы – твои маленькие телята, плясавшие перед тобой. Ты слышал поступь наших ног, впитывал в песок капли нашей крови. Мы брали быка за рога, прыгали через него ради тебя и не убегали, чтобы ты мог возрадоваться. Здесь сотворилось зло, но не мы ему виной. Мы жили в твоей руке. Помоги же нам теперь в нашей нужде.

Так я молился, и те, кто не был посвящен в тайну, думали, что я просил бога пощадить нас на арене. Но он-то знал мои мысли. Я ощутил, как слова мои достигают чрева земли – сквозь плиты Бычьего двора и подземелья под ними. Сквозь каменные обломки, в которые превратились прежние лабиринты, сквозь девственную землю и живую скалу – туда, к священной пещере, где темный владыка стоит в обличье быка и длинные рога венчают низкое чело, а глаза рдеют кровавыми углями.

В крепость вернулась тишина. Все обитатели Бычьего двора толпились вокруг, поглядывая на меня и перешептываясь. Позже разговоры и игры возобновились. Взъерошенные петушки нашли противника, прыгуны направились к деревянному быку. Я воспользовался советом Актора и лег. Но все же мне было не по себе: подстилка казалась неудобной, хотелось подняться на ноги. Наконец я встал, посмотрел петушиные бои, сыграл с «журавлями» в пять пальцев. Но голова все болела, словно бы землетрясение не сумело снять с нее тяжесть. Дух мой был подавлен, и неожиданно дрожь прошла по моему телу; мне даже подумалось, что начинается лихорадка. Я прикоснулся к ране – она не пульсировала, была прохладной, да и лицо мое не горело. В последний раз я болел в детстве и успел забыть, как себя ощущают в подобных случаях.

«Неужели меня отравили?» – подумалось мне. Но никому из плясунов отдельно еду не готовили: все брали ее из общего котла. Я не ощущал боли ни в груди, ни в желудке, конечности мои не тряслись. И все же некий ужас сковывал меня и свет перед глазами был закрыт пеленой.

Принесли ужин, я взял себе баранью ногу; незачем остальным танцорам видеть, что после утренней встряски на арене я целый день отказываюсь от еды. Слуги-критяне убрали остатки трапезы и принесли вино, обмениваясь с танцорами слухами и сплетнями, как заведено на Бычьем дворе. Я слушал вполуха, как они обсуждают ночной праздник: наступило весеннее полнолуние, и женам предстояло танцевать в замысловатых ходах, выстроенных Дедалом. Но тьма не оставляла меня, и я решил: «Это тень Миноса жалуется на обман. Здесь он мог бы назвать своим сыном, пожалуй, только меня. Он хочет, чтобы я похоронил его, открыв путь через Стикс. Потерпи, бедный царь, я помню о тебе».