Эрнест Уильям Хорнунг - Мистер Джастис Раффлс

– Но тогда зачем ему одалживать деньги тебе?

– Просто я – новый клиент, Банни; вот и вся разница. К тому же на водах мы были хорошими друзьями.

– Но все же не лучше, чем ты и миссис Шейлок?

– Кто знает, Банни! Она вверяла мне свои тревоги, а я подавал ей руку и старательно прикидывался несчастным; мой приятель-охотник сыпал грубыми метафорами про жирдяев и бойню.

– И все же ты утек вместе с ожерельем бедняжки?

Раффлс привычно обстукивал сигарету об стол возле локтя; он приподнялся, чтобы зажечь ее, как другие приподнимаются, чтобы сделать какое-нибудь драматическое заявление, и сказал, глядя через огонек, поднимавшийся и опускавшийся в такт его дыханию:

– Нет, Банни, вовсе нет!

– Но ты сказал, что сорвал Изумрудный Банк! – воскликнул я, в свой черед подскочив.

– Верно, Банни, но тут же сдал его обратно.

– Ты раскрылся перед ней, потому что она открыла тебе его секреты?

– Не глупи, Банни, – сказал Раффлс, опускаясь в кресло. – Не расскажу тебе пока всего, но вот вкратце, что случилось. Они остановились в Савое, в Карлсбаде, я имею в виду. Я поселился в Паппе. Мы встретились. Они на меня уставились. Я вылез из своей британской раковины, чтобы признаться, что у меня есть сердечный интерес в другом Савое. Потом поругал свой отель. Они начали превозносить свой. Я напросился посмотреть их номер. А затем просто ждал, пока не освободился такой же на этаж выше, и оттуда я мог слышать, как старый боров ругает супругу из своей грязевой ванной! Балконы в номерах были как будто созданы для меня. Нужно ли продолжать?

– Я удивлен, что тебя не заподозрили.

– Наши возможности для удивления безграничны, Банни. Чтобы не заподозрили, я прихватил с собой немного старого тряпья, завернув его в приличный костюм, и еще мне повезло подобрать старую и заношенную немецкую кепку, которую какой-то крестьянин бросил в лесу. Я собирался оставить ее на месте событий как визитную карточку, она ей и послужила, ну и еще пришлось занять очередь к парикмахеру наутро.

– Но что произошло?

– Целый спектакль неотрепетированных накладок; именно поэтому я дважды подумаю, прежде чем атаковать старину Шейлока. Я восхищен им, Банни, он непреклонный противник. Да, мне хотелось бы схлестнуться с ним на его территории. Но прежде чем подставляться, мне нужно тщательней рассчитать свой замах битой.

– Полагаю, ты с его семейством пил чай или что-то вроде?

– Гешюблер! – ответил Раффлс, пожав плечами. – Но я растянул бутыль минеральной воды на целое чаепитие, и, кажется, заметил перед уходом, где скрывались зеленые светлячки. В одном из углов стоял лакированный ларец для бумаг. «Вот мой Изумрудный остров, – подумал я, – и скоро я отправлюсь в плавание. Старикан не доверяет ценности жене после того, что случилось за ужином». Не стоит упоминания, что я знал о том, что они взяли изумруды с собой – миссис Шейлок надевала их иногда на жалкие подобия обеда в отелях Карлсбада.

Раффлс становился все более многословен. Полагаю, он забыл уже и о юноше в соседней комнате, и обо всем остальном, кроме захватывающей дух битвы, в которой он сражался вновь ради моего развлечения. Он рассказал, как дождался ночи потемнее, а потом соскользнул вниз с балкона перед своей гостиной на этаж ниже. В конце концов, оказалось, что изумруды были вовсе не в лакированном ларце; и как раз, когда он убеждал себя в реальности этого факта, распашные двери – «точь-в-точь как эти», – заметил он, – отворились, и на пороге стоял сам Дэн Леви, в пижонской шелковой пижаме.

– Неожиданно, но он даже начал внушать мне подобие уважения, – продолжил Раффлс, – мне вдруг стало ясно, что он принял не только грязевую ванну накануне. Его лицо было таким же злобным, как и всегда, но он был вопиюще безоружен, в то время, как я – нет, и все же он стоял там и костерил меня почем свет, как карманника, будто я никак не мог выстрелить в ответ, и будто ему было совершенно плевать, если я выстрелю. Я направил револьвер прямо ему в лицо и взвел курок. О, Банни, что было бы если бы я дернулся! Но все же он заморгал, и я с облегчением опустил оружие.

«Доставай те изумруды», – проскрипел я на грубом германском наречии, которое берегу для таких случаев. Конечно, ты понимаешь, что узнать меня было никак нельзя, я создал образ абсолютного подонка с зачерненным лицом.

«Я не знаю, о чем вы, – ответил он, – и мне плевать на ваши угрозы».

«Das halsband», – уточнил я, что значит «ожерелье».

«Ступайте в ад», – парировал он.

Я собрался и покачал головой, а потом помахал кулаком у него перед носом и кивнул. Но он рассмеялся мне в лицо, и, я клянусь тебе, в этот момент я понял, что мы оказались в тупике. Я указал на часы и поднял вверх один палец.

«Мне осталось жить минуту, старая! – прокричал он за дверь. – Если этот мерзавец решится стрелять, но мне кажется, у него не хватит духу. Может быть, выберешься с черного хода и поднимешь тревогу?»

И тут осада кончилась, Банни. Вышла старая женщина, не менее отчаянно-храбрая, чем он, и втиснула мне в руку изумрудное ожерелье. Я уже хотел было отказаться от него, но не посмел. А старый грубиян схватил ее и затряс как мышь, пока я не перехватил его снова, и не пообещал на немецком, что, стоит ему высунуться на балкон в следующие две минуты, и он станет ein toter Englander! Это была еще одна заготовленная фразочка – означает она «мертвый англичанин». И я оставил его и старушку, которая вцепилась в него, но уже, слава Богу, не наоборот!

Я выдохнул и опустошил стакан. Раффлс и сам пригубил немного.

– Но ведь веревка была закреплена на твоем балконе, Эй Джей?

– Ну, начал я с того, что закрепил веревку на их перилах, сразу, как спустился. Они нашли ее свисающей до земли, как только выбежали из номера. Разумеется, ночь для дела я выбрал тщательно – было не только темно, как в шахте, но и сухо, как в пустыне, через пять минут я уже помогал всему отелю искать на дорожке следы, которых и быть не могло, и истреблять все, что только могло быть обнаружено.

– Так тебя никто не заподозрил?

– Ни единая душа, я вполне в этом уверен; мои жертвы меня первого замучили до зевоты рассказами о происшествии.

– Тогда зачем ты вернул добычу? Ты иногда так делал, я помню, Раффлс, но в подобном деле, да еще с этим боровом, признаюсь, я не вижу в этом смысла.

– Ты забыл про бедную старушку, Банни. У нее и так была безрадостная жизнь, а после этого случая он относился к ней хуже, чем к собаке. Я уважал ее за то, как смело она держалась, не поддаваясь на грубости мужа; это впечатляло даже больше, чем его вызов, брошенный мне; и существовала только одна награда, достойная ее, а именно – мой дар.

– Но как же ты провернул это?

– Безусловно, не выступив на публике, Банни, но, конечно, и не вверив ей мои секреты!