Эрнест Уильям Хорнунг - Вор в ночи. Новые рассказы о Раффлсе

– Я не удивлен, что у тебя оказался припасенным билет на танцы, – прорычал я. Это не было совпадением: у Раффлса всегда имелся билет на любое развлечение сезона в Лондоне.

– Я даже не понял, какой именно танец они танцевали, – сказал он. – Я просто воспользовался возможностью сменить гардероб и избавиться от довольно выделяющегося пальто, которое я собираюсь вернуть сейчас. Они не слишком умны на этих этапах расследования, но я не сомневаюсь, что, зайди я в зал, увидел бы пару-тройку знакомых лиц. Я мог бы даже пригласить даму на танец, если бы не волновался о твоей судьбе, Банни.

– Это было похоже на тебя – вернулся, чтобы помочь мне, – сказал я. – Но вот лгать мне и заманить своей ложью именно в этот дом… это совсем не похоже на тебя, Раффлс… и я никогда не прощу тебя за это!

Раффлс снова взял меня под руку. Мы были возле ворот Хай-стрит в Пэлес-Гарденс, и я был слишком убит своим горем, чтобы противостоять его словам, которые, я был уверен, не дам ему возможности произнести.

– Помилуй, Банни, не так уж я и заманивал тебя, – сказал он. – Я сделал все, чтобы ты остался, но ведь ты сам не послушал меня.

– Если бы ты сказал мне правду, я бы послушал, – ответил ему я. – Но в чем смысл говорить обо всем заранее? Ведь лучше похвастать своими приключениями после того, как ты сбежал. Тебе абсолютно не важно, что бы со мной произошло.

– Я беспокоился настолько сильно, что вернулся.

– Мог бы и не стараться! Ты уже сделал достаточно. Раффлс… Раффлс, ты понял, кто та девушка?

Я схватил его за руку.

– Я догадался, – ответил он серьезно.

– Это она спасла меня, а не ты, – сказал я. – И это самое ужасное!

Я сказал ему это со странной печальной гордостью за того, кого я потерял… из-за него… навсегда. Замолчав, мы повернули на Хай-стрит. На улице царила тишина, тихая музыка доносилась от Эмпрес-Румс. Я подал сигнал двуколке, и Раффлс посмотрел на меня.

– Банни, – сказал он, – уже бесполезно говорить, как мне жаль. Мое сожаление в подобном случае не стоит и гроша… Я лишь надеюсь, что больше такого не повторится никогда! Только поверь мне, Банни, клянусь, что у меня не было даже малейшей мысли о том, что она в доме.

В глубине души я ему верил, но не мог сказать ему об этом.

– Ты сам сказал мне, что ты написал ей в дом тети, – напомнил он.

– И это письмо! – на меня вновь нахлынула волна горечи. – Это письмо, которое она написала глубокой ночью и стремилась украдкой отправить, было адресовано мне, его я ждал все эти дни! Я бы получил ее ответ уже завтра. Теперь я никогда не получу его, никогда не услышу о ней вновь, и ни в этом мире, ни в следующем у меня не будет шанса быть с ней. Я не говорю, что это лишь твоя вина. Ты знал не больше моего о том, что она будет там. Но ты преднамеренно солгал мне о жителях дома, и этого я тебе никогда не прощу.

Мой голос дрожал от переполняющей меня ярости. Двуколка уже ждала нас у обочины.

– Я лишь умолчал о некоторых фактах, – пожал плечами Раффлс. – Ложь или нет, изначально я планировал лишь получить от тебя определенные сведения, я не думал, что ты пойдешь со мной, я лишь хотел, чтобы тебя не мучили угрызения совести. Но на самом деле я не солгал тебе о старом Гекторе Каррутерсе и лорде Лохмабене, и любой, за исключением тебя, догадался бы, что я имел в виду.

– Так в чем же дело?

– Я несколько раз давал тебе подсказки.

– Скажи мне сейчас.

– Если бы ты читал газету от начала до конца, то мне не нужно было бы говорить тебе об этом. Но если ты хочешь знать, старик Каррутерс возглавил список представленных к награде, и ему присвоили титул лорда Лохмабена.

И эта жалкая отговорка не была ложью! Усмехнувшись, я повернул назад, не сказав ни слова, и поехал к себе на Маунт-Стрит, сгорая от ярости и презрения. Это не ложь! Это лишь половина правды – самый злостный тип лжи, и я бы никогда не подумал, что Раффлс опустится до того, что использует ее. До сих пор между нами существовала определенная честность, даже если только того сорта, который может возникнуть между двумя ворами. Но теперь нет. Раффлс меня обманул. Я вычеркнул Раффлса из своей жизни, как та, чье имя я не стану упоминать здесь, вычеркнула меня из своей.

И все же, даже когда я обвинял его и питал отвращение к его поступку, я не мог не признать в глубине души, что он никогда не хотел причинить мне боль. По сути, сам обман можно было простить, и его причина была очевидна, Раффлс поделился ею со мной. Он и в самом деле говорил мне, что Лохмабен получил титул совсем недавно и что старший сын и наследник вел себя в точности как Алик Каррутерс. Он дал мне подсказки, которые я не понял, и он, безусловно, несколько раз пытался удержать меня от этой провальной затеи. Если бы он был со мной откровенен, я бы наверняка сделал все, чтобы отговорить его. В глубине души я не мог сказать, что Раффлс не сдержал молчаливого обещания быть честным по отношению ко мне. Я не понимал, как кому-то удается безошибочно отделить причину от следствия и распознать намерение. И я никогда бы не смог сделать это в данном случае.

Меня нельзя было обвинить в пренебрежении газетой в течение следующих нескольких мучительных дней. Я читал каждое слово, которое мог найти в газетах о попытке кражи драгоценностей в Пэлес-Гарденс, и отчеты давали мне единственное утешение. Во-первых, это была всего лишь попытка ограбления. В конце концов, воры ничего не украли. А также… также один из членов семьи, который встретился лицом к лицу с грабителями, не смог предоставить какого-либо описания преступников и даже выразил сомнения, что сможет их опознать в случае ареста!

Я не буду писать о том, какие смешанные чувства поразили меня, когда я прочитал эти строки. Во мне еще теплилась слабая надежда, пока однажды утром мне не вернули единственные подарки, которые я когда-либо делал. Это были книги. Драгоценности дарить мне было запрещено. И книги вернулись без единой строчки, хотя мое имя на посылке было написано ее рукой.

Я решил никогда больше не подходить близко к Раффлсу, но в душе уже сожалел о своем решении. Я потерял любовь, пожертвовал честью, а теперь должен сознательно отстраняться от того, чье общество может быть единственным вознаграждением за все, что я потерял. Ситуация усугублялась состоянием моего счета. Я ждал, что мой банкир со дня на день выставит мне ультиматум. Но все это не сравнится с влиянием моего друга. С влиянием Раффлса. Дело было не в той преступной жизни, которую мы вели, и тем более не в наградах, а в нем самом. В его озорстве, юморе, ослепляющей смелости, его несравненной храбрости и решимости. И ужас от того, что я вновь приду к нему от обыкновенной жадности, вызвал у меня сильнейший гнев. Но гнев покинул меня, и, когда наконец Раффлс сделал первый шаг и пришел ко мне, я поприветствовал его почти крича.