Пьер Маэль - Юнга на корабле корсара. В стране чудес

На это, конечно, нечего было возражать. Эвель и Устариц склонили головы в знак своего согласия с последним аргументом и поняли, что для такого человека не существует ничего невозможного. Он все придумает, как устроить и как сделать лучше.

– Тогда, капитан, – заметил Пиаррилль, – когда мы отправляемся?

– Завтра при отливе, – ответил Жак, – следовательно, ровно в полночь.

Четыре товарища стали опять ходить по набережной, где их никто не видел. Жак объяснил им свой проект во всех его мельчайших подробностях.

На следующий день устраивалось празднество во дворце губернатора.

Леди Блэквуд давала вечер, на который пригласила не только всех своих соотечественников, но даже знатных иностранцев, живущих в Мадрасе. Жак де Клавалльян был в числе приглашенных.

Он рассчитывал непременно отправиться на вечер, так как знал, что гордая англичанка ценила его присутствие. Она придавала значение появлению маркиза в ее салоне, так как хотела показать его своим гостям, как показывают какую-нибудь редкость. Следовательно, ему необходимо было появиться в доме леди хотя бы для того, чтобы удовлетворить любопытство ее гостей, и потом, выбрав удобную минуту, скрыться, чтобы привести в исполнение свой смелый план.

На следующий день в назначенный час, когда Виль и другие матросы приготавливали съестные припасы, Жак надел свое парадное платье, опоясался шпагой, которую ему из вежливости оставили тюремщики, и явился в залу мадрасского губернаторства.

Его приняли очень хорошо. Все знатные мужчины и все изящные дамы, сохранившие традиции и привычки Европы, осыпали его самыми лестными комплиментами.

В своей лести англичане дошли даже до того, что стали ему говорить о его подвигах и о тех злых шутках, которые он сыграл с моряками и матросами его величества короля Георга.

Леди Блэквуд даже прибавила с прелестной улыбкой:

– Какое несчастье, маркиз, что мы не можем вернуть вам свободу, чтобы вы опять принялись за ваши славные подвиги… Увы! Война снова началась между обеими нациями. Но, с точки зрения нашей к вам симпатии, мы задерживаем вас с полной уверенностью, что вы, по крайней мере, останетесь в живых и мы вас сохраним от всех случайностей войны и защитим вас от самого себя.

– Миледи, – ответил любезно Жак, – такой знак внимания с вашей стороны будет для меня самым приятным воспоминанием о моем пребывании в Мадрасе. Я расскажу Сюркуфу, как англичане умеют оказывать гостеприимство своим врагам.

– Сюркуф! – воскликнула благородная дама. – Действительно, маркиз, вы можете сообщить об этом именно в тот день, когда мы примем ужасного корсара в стенах Мадраса.

– А! – возразил Клавалльян, несколько встревоженный. – А вы, сударыня, имеете, наверное, некоторые сведения о моем соотечественнике?

– Самые свежие, маркиз. Совсем недавно коммодор Джон Гаррис настиг корабль Сюркуфа у наших берегов и теперь его держат запертым в бухтах Цейлона. Кажется, Сюркуф даже предложил мир, желая сдаться на выгодных условиях.

– В таком случае, миледи, губернатор был введен в заблуждение: коммодор Джон Гаррис преследовал не самого Сюркуфа, а какого-нибудь ловкого плута, который принял на себя облик Сюркуфа.

Он сказал это самым приятным голосом, но с насмешливой улыбкой на губах.

Гордая англичанка сдвинула брови, и ее прелестное лицо омрачилось.

– Коммодор, маркиз, человек в летах и опытный; его нельзя заставить поверить пустякам. Мне очень жаль вашего Сюркуфа, который вынужден вести переговоры с таким человеком.

– В таком случае, миледи, я еще более сомневаюсь в правдивости ваших сведений. Но все же, уважая ваше мнение, я радуюсь своему соседству с Сюркуфом – это даст мне возможность завязать с ним отношения.

Один молодой мичман разразился громким смехом:

– О, эти французы! Они все такие! Хвастуны и фанфароны!

Жак бросил такой взгляд на молодого человека, что тому пришлось опустить глаза.

– Сударь, – возразил он, – если бы я был в Мадрасе еще и послезавтра, то считал бы большим удовольствием надрать вам уши за такие слова.

Мичман задрожал от гнева. Но его выручила леди Блэквуд, которая вмешалась в это дело, и, обращаясь к окружающим ее дамам, сказала:

– Вот нас и предупредили! Маркиз скоро простится с нами, в один прекрасный вечер или утро, отправившись к своему другу пирату. Не желаете ли вы дать ему какое-нибудь поручение?

Маркиз поклонился всему обществу и, положив руку на сердце, сказал:

– Я с удовольствием возьму на себя поручения этих дам для передачи их братьям и мужьям при случае, если встречусь с ними во время своего пути отсюда во Францию.

Все громко расхохотались, и многие находили, что этот француз очень умен.

Одна молодая дама, очень веселая, воскликнула:

– Маркиз, моя сестра, леди Стэнхоуп, выехала из Англии к своему мужу в Бомбей. Она везет с собой два фортепиано французского производства. Конечно, я не поручу вам моей сестры, а только оба ее фортепиано. Позаботьтесь, чтобы их не испортили во время дороги.

– Тем более, – вмешалась леди Блэквуд, – что одно из этих фортепиано предназначается для меня. Я заплатила за него двести пятьдесят ливров.

– Фортепиано будут вам доставлены в целости, миледи, – отвечал Жак. – Только бы не подмочила их морская волна или не испортила бы шальная пуля.

В это время к маркизу подошла англичанка, сухая и суровая, и сказала:

– Маркиз, англичане относятся недружелюбно к корсарам.

Она отшпилила ленту от своего корсажа и, подав ее молодому человеку, продолжила:

– Мой зять, Джордж Блэкфорд, командует корветом «Орел». Если вам случится повстречаться с ним, то покажите ему эту ленту, и он из любви ко мне вас не повесит.

Жак взял этот залог и низко поклонился.

– Благодарю вас, миледи, – отвечал он, – я принимаю эту ленту, и если повстречаюсь со знаменитым Джоржем Блэкфордом, то поднесу ему этот залог на кончике моей шпаги.

Эти последние слова показались всем хвастливой угрозой, но на бледных и тонких губах униженной англичанки не видно было ни улыбки, ни презрения. Между тем празднество шло своим чередом. Танцевали очень воодушевленно. Жак Клавалльян, прекрасный кавалер, танцевал павану с супругой губернатора, и все любовались его изящностью и красивой внешностью. Кроме того, он участвовал и в кадрили, новой форме хореографии, изобретенной в Мальмезоне за несколько месяцев до того, как генерал Бонапарт переменил свой титул первого консула на титул императора, под могуществом которого теперь трепетал весь мир. Когда пробило половину двенадцатого на часах дворца, то Клавалльян подошел к хозяйке дома, раскланялся перед ней и заявил, что у него начинается мигрень. К сожалению, он должен лечь в постель, а потому не может остаться до конца вечера.