Мейсон Карри - Режим гения. Распорядок дня великих людей

Основатель психологии бихевиоризма рассматривал свой ежедневный труд скорее как лабораторный эксперимент и каждое утро побуждал себя писать с помощью определенных типов условного и стимулирующего поведения: начинал и заканчивал по звонку будильника, тщательно отмечал количество затраченных часов и количество написанных слов на графике. В дневниковой записи 1963 г. Скиннер дает полный отчет о своем режиме:

«Я встаю между 6.00 и 6.30, обычно послушав новости по радио. Завтрак – тарелка кукурузных хлопьев – ждет на столе. Плита с таймером автоматически подогревает кофе. Завтракаю я в одиночестве. В данный момент я каждое утро читаю по кусочку из “Современного американского словоупотребления” Бергена и Корнелии Эванс. Пару страниц каждый день, подряд, насквозь. Приносят утренние газеты (Boston Globe, N. Y. Times), мальчишка-разносчик бросает их в стену или дверь кухни, где я завтракаю. Я читаю Globe, а Times обычно оставляю на потом. Около семи я спускаюсь в кабинет, в обшитое панелями из ореха подвальное помещение. Рабочий стол – длинный современный стол из Скандинавии, и я сам пристроил к нему полки для папок с файлами, записных книжек и набросков той книги, над которой я в данный момент работаю. Тут же и справочники, словари, слева от меня на подставке Вебстеровский международный словарь, справа – раскрытая папка с текущими и добавляемыми в нее материалами рукописи.

Усевшись, я включаю специальное освещение и запускаю хронометр, который отмеряет время пребывания за столом. Каждые 12 часов я выставляю точку на графике, показывающем мою суммарную продуктивность. Справа от стола – электроорган, на котором я каждый день по несколько минут проигрываю хоралы Баха.

Позже я отправляюсь в офис. Сейчас я выхожу около десяти, чтобы по дороге завести Дебби в ее летний дневной лагерь. Позднее, когда наступит прохладная погода, я буду ходить пешком, около трех километров. В офисе я читаю почту и отвечаю на письма, по мере необходимости принимаю посетителей и стараюсь освободиться поскорее, чтобы попасть домой к обеду. Во второй половине дня я не работаю – вожусь в саду, плаваю в своем бассейне. Летом между пятью и семью или восьмью часами к нам часто заглядывают друзья выпить и искупаться в бассейне. Затем ужин и легкое чтение, немного работы или полной отдых. В постель к 21.30–22.00. Среди ночи я обычно просыпаюсь примерно на час. У меня под рукой доска для письма, блокнот и карандаш, на доске закреплен небольшой фонарик – можно делать ночью заметки. На бессонницу я не жалуюсь, этот час среди ночи идет на пользу, и я получаю от него удовольствие. Сплю я один».

К тому времени как Скиннер в 1974 г. расстался с должностью преподавателя в Гарварде, этот час в ночи сделался неотъемлемой частью его повседневной жизни. Теперь таймер у него срабатывал не два, а четыре раза в сутки: в полночь и в час ночи, в пять и в семь утра, добавляя к двум утренним часам работы еще один ночной. Он соблюдал это расписание изо дня в день, без выходных и каникул, вплоть до последних дней своей жизни.

Прославленный антрополог [56]работала круглые сутки – оставшись без работы, она чувствовала себя растерянной и раздраженной. Как-то раз во время двухнедельного симпозиума она вдруг узнала, что утренняя сессия переносится, и впала в ярость. «Как они посмели? – вопрошала она. – Они что, не понимают, сколько дел я бы переделала за это время? Да знают ли они, что я каждое утро поднимаюсь в пять утра, чтобы до завтрака написать тысячу слов? Почему людям не хватает элементарной любезности сообщить мне о переносе мероприятия?»

Молодым коллегам Мид бестрепетно назначала встречу за завтраком… в пять утра. «Праздное время тянется бесконечно, – говаривала ученый. – Это невыносимо!»

Проповедник и богослов XVIII в., ключевая фигура Великого Пробуждения [57]и автор проповеди «Грешники в руках разгневанного Бога» по 13 часов в день, с четырех или пяти утра, проводил у себя в кабинете. В дневнике он записывает удивительную мысль: «Полагаю, Иисус желает, чтобы мы вставали рано поутру, как и Он спозаранку поднялся из гроба». Чтобы разнообразить долгие часы одиноких занятий, Эдвардс ежедневно занимался также физическим трудом – зимой рубил дрова, в хорошую погоду гулял и ездил верхом, но и на прогулке не расставался с ручкой и чернильницей и записывал свои мысли, а когда ездил верхом, то использовал мнемоническое устройство: на каждую мысль, которую следовало запомнить, прикалывал по клочку бумаги к своей одежде, а вернувшись домой, снимал с себя бумажонки и заносил все идеи в дневник. Представьте себе, в каком виде он возвращался из многодневных поездок – весь в клочках бумаги на булавках, точно ежик в осенних листьях!

[58]

В «Жизни Сэмюэла Джонсона» Джеймс Босуэлл [59]приводит слова своего героя, поведывавшего, что «обычно он покидал дом около четырех часов дня и редко возвращался ранее двух часов ночи». Писал Джонсон, как правило, по возвращении домой, работая при свечах, пока весь Лондон спал. Только в эти часы он чувствовал себя защищенным от многочисленных столичных развлечений. Босуэлл цитирует воспоминания преподобного Максвелла, близкого друга Джонсона:

«На всем протяжении нашего знакомства его образ жизни оставался неизменным. Около полудня я обычно навещал его и заставал его чаще всего в постели или же за чаем, который он пил в огромных количествах. К нему являлось множество утренних посетителей, по большей части литераторы… иногда также образованные леди… Его, как мне кажется, считали чем-то вроде оракула или общественного института, к коему всякий имеет право прибегнуть, и, без сомнения, каждый визитер извлекал из сего немалую пользу. Трудно понять, как он находил время для своих сочинений. Все утро продолжался прием, затем он обедал в таверне и там надолго засиживался, потом пил чай в доме у какого-нибудь друга, и опять-таки не торопясь, хотя и не оставался на ужин. Полагаю, читал и писал он по большей части ночью, ибо не припоминаю, чтобы он хоть раз отказался сопровождать меня в таверну…»

Джонсон и сам признавал, что ему недостает дисциплины, он страдает от собственной медлительности и лени. «Главный мой грех, от которого, думается, и многие другие страдают, это растрата времени и лень», – записывал он в дневнике, а Босуэллу говорил, что «праздность – болезнь, с коей следует бороться». Однако, добавлял Джонсон, его темперамент мало подходит для такой борьбы: «Мне и двух дней не удавалось придерживаться какого-либо плана».