Мейсон Карри - Режим гения. Распорядок дня великих людей

[61]

В апреле 1870 г. 28-летний Уильям Джеймс записал в дневнике ценный совет самому себе: «Помни, что лишь тогда, когда будет сформирована привычка к порядку, можно будет перейти к по-настоящему интересной деятельности и постепенно, зерно за зерном, копить обдуманные выборы, как копит скупец, не забывая, что каждое упущенное звено обрушивает с собой огромное множество».

Впоследствии обсуждение таких «привычек к порядку» стало центральной темой психологических и философских трудов Джеймса. В курсе лекций, прочитанном преподавателям в Кембридже (Массачусетс) и переработанном в дальнейшем в книгу «Психология: Краткий курс» (Psychology: A Briefer Course), Джеймс утверждал, что главная задача воспитания заключается в том, чтобы «сделать нервную систему нашим союзником, а не врагом».

«Чем больше подробностей повседневной жизни удастся вверить автоматической привычке, избавившись от усилий и хлопот, тем в большей степени высшие способности разума освободятся для главной своей работы. Не найти существа более несчастного, чем человек, для которого нет ничего установленного, но все – нерешительность и сомнение, кому каждое действие: и раскурить сигару, и выпить еще одну чашку чая, и подняться с постели, и лечь в постель и приступить к очередной порции работы – дается лишь в результате усилия воли».

И все же психолог сам не сумел последовать собственному совету. Он не соблюдал постоянного расписания, часто впадал в сомнение, жил неустроенной и беспорядочной жизнью. В изданной в 2006 г. биографии Роберт Ричардсон подытоживает: «Рассуждения Джеймса о привычке – не самодовольный совет администратора. Это крохи практического опыта – поздние, с трудом, вопреки собственной природе, приобретенные и до болезненности серьезно воспринимаемые. Их предлагает нам человек, который сам-то привычек не выработал или во всяком случае не выработал таких, в каких наиболее нуждался, чья жизнь как раз и была наполнена «смятением и шумом». И справиться с этим фоном он так и не сумел».

Кое-какие предпочтения Джеймса все же удается уловить. Пил он умеренно – коктейль перед ужином. В 30 с чем-то лет он бросил курить и отказался от кофе, хотя порой украдкой выкуривал сигарету. Он страдал от бессонницы, особенно когда погружался в очередной творческий проект, и с 1880-х усыплял себя хлороформом. Если глаза не слишком уставали за день, он читал сидя в постели до 23.00 или до полуночи и находил, что таким образом «существенно продлевает день». В зрелые годы он каждый день отдыхал с 14.00 до 15.00. Момент начала работы откладывал, тянул. На лекции признавался: «Мне хорошо знаком человек, который будет подолгу ворошить огонь, расставлять стулья, подбирать пушинки с пола, что-то перекладывать у себя на столе, шуршать газетой, доставать с полки и раскрывать первую попавшуюся книгу, полировать ногти и всеми способами разбазаривать утро – и все это безо всякой цели, только бы не приниматься за то единственное дело, которое назначено на это утро и которое внушает ему отвращение, – за подготовку дневной лекции по формальной логике».

[62]

В отличие от своего брата Генри Джеймс придерживался четкого рабочего расписания. Он трудился ежедневно, усаживаясь за стол с утра и заканчивая примерно к обеду. Во второй половине жизни он уже не писал сам, а диктовал секретарше, которая являлась ежедневно к 9.30. Проведя все утро за этим занятием, далее Джеймс читал, пил чай, выходил на прогулку, обедал и проводил вечер, набрасывая заметки для следующей порции работы. (Иногда он просил секретаршу вернуться вечером и снова печатать под диктовку, а в качестве поощрения клал возле машинки плитку шоколада.)

Подобно Энтони Троллопу, Джеймс начинал новую книгу, едва закончив старую. На вопрос, когда же он находил время, чтобы обдумать замысел новой книги, Джеймс выразительно закатил глаза, похлопал интервьюера по коленке и ответил: «Это все вокруг… все вокруг… это в воздухе и, так сказать, преследует меня, не дает мне покоя».

В 1908 г. Кафку приняли на работу в пражской страховой компании, и ему повезло заполучить желанную для многих «односменную» работу, то есть он должен был присутствовать в офисе с восьми или девяти часов утра до двух или трех дня. Куда лучше, нежели на прежнем месте, где приходилось отрабатывать по много часов, зачастую и сверхурочно. И все же Кафка жил в постоянном напряжении – вместе с большой семьей он ютился в тесной квартире и сосредоточенно работать мог лишь поздно. В 1912 г. Кафка писал Фелиции Бауэр: «Времени у меня в обрез, сил мало, работа моя – ужас, а дома донимает шум, вот и приходится выкручиваться путем всевозможных уловок, раз уж хорошей и прямой жизни все равно не получилось».

В том же письме он сообщал свое расписание:

«С восьми до двух или до половины третьего – контора, с трех до половины четвертого – обед, после обеда – сон, по-настоящему, в расстеленной постели (вернее, по большей части лишь попытки заснуть, если не снится какая-нибудь жуть, – однажды, например, неделю подряд, с неестественной, до головной боли, отчетливостью в каждой детали их прихотливого национального одеяния мне являлись во сне черногорцы) – до половины восьмого, потом минут десять гимнастики, нагишом, у открытого окна, потом часовая прогулка либо в одиночестве, либо с Максом [Бродом] [63]или еще одним другом, затем ужин в кругу семьи (у меня три сестры, одна из них замужем, другая помолвлена и третья, самая любимая, хотя и без ущерба для любви к двум остальным), после чего, около половины одиннадцатого (но иногда и в половину двенадцатого), я сажусь за стол и пишу, сколько хватает сил, желания и счастья, до часу-двух-трех ночи, а однажды даже до шести утра. Затем снова гимнастика, как уже описано выше, только теперь без серьезных нагрузок, после чего обмывание и – в большинстве случаев с легкими болями в сердце и подрагивающими брюшными мышцами – в постель. Далее – всевозможные ухищрения, чтобы заснуть, то бишь достигнуть невозможного, ибо невозможно спать (а Господь к тому же требует спать без сновидений) и одновременно думать о своей работе, пытаясь вдобавок ко всему с определенностью решить вопросы, заведомо с определенностью нерешаемые, то есть угадать, придет ли на следующий день письмо от Вас и если придет, то когда. Ночь моя, таким образом, состоит из двух частей, сначала из бдения, потом из бессонницы, и вздумай я обо всем этом в подробностях поведать, а Вы – меня выслушать, это письмо не кончилось бы никогда».

«Человек малодобродетельный, склонный к экстравагантности и алкоголизму» – так однажды охарактеризовал самого себя ирландский романист.