Кейт Динни - Брендинг территорий. Лучшие мировые практики

Я впервые познакомился с творчеством токийского художника Такаси Мураками, увидев его скульптуру «Хиропон» : широкоглазая девочка-женщина с огромной грудью, прыгающая через струю грудного молока, словно через скакалку. Ее тело и ноги – стройные и спортивные, а грудь несоразмерно велика. Молоко выглядело практически смертоносным: скорее предмет для связывания, состоящий из острых волн, чем струя дарующей жизнь жидкости. Несоразмерно большие блестящие и нахальные глаза Хиропон, ее маленький нос сначала поразили меня сознательным заимствованием из клише аниме. Но посмотрев внимательнее, я понял, почему они заставляют меня чувствовать себя крайне неуютно: чисто-белые точки отраженного света были смещены относительно центра глаз, придавая непроницаемость окружающим их цветным полосам. Если смотреть на скульптуру под другим углом, их невыразительность может показаться угрожающей. Она была милой, даже сексапильной, хоть и нарочито пародийной. Но вполне возможно, что она также была почти сумасшедшей. Я недавно приехал в Токио, но встреча с Хиропон в его ничем не примечательном западном пригороде была абсолютно логичной. Токио уже стал для меня городом, где столкновение с провокацией посреди обычной жизни превратилось в нечто привычное.

Через несколько дней я узнал, что «хиропон» означает метамфетамины – в частности, стимуляторы, которые принимали японские рабочие, строившие Токио во время послевоенной реконструкции Японии. Этим же словом на улицах называли героин. В то время я делал наброски к рассказу, который мне заказали [145]. Отчасти он принимал форму исследования двух моих привычных навязчивых идей: бредового желания и призрачной ностальгии. И я не мог удержаться от того, чтобы не упомянуть в его названии скульптуру Такаси Мураками: «Хиропон, моя героиня».

С тех пор Мураками получил международную известность как связующее звено между японской современной поп-культурой (в основном манги, аниме и игрушки) и ее современным искусством и модой (благодаря широкому коммерческому успеху в первом случае и необузданному меркантилизму во втором). Он также стал своего рода импресарио: выводит современных японских художников на мировой рынок искусства через Токио и Нью-Йорк, выдвигая провокационные теории, чтобы одновременно объяснить их и создать из них бренд для потребления. Такаси Мураками, герой крупных выставок в Лос-Анджелесе, Нью-Йорке и Европе, – маститый бизнесмен, если говорить откровенно. Газеты восторженно провозглашают его «бизнесменом от искусства», и из обычных подозрений родилось недовольство, когда в 2003 году он принял предложение Марка Джейкобса (дизайнера Luis Vuitton) брендировать знаменитые коричневые сумки компании улыбающимися пестрыми значками в виде цветов из своих ранних картин.

Мураками практически в одиночку открыл Токио покупателям, критикам и поклонникам из международных художественных кругов. Руководствуясь собственными эстетическими причудами, он отбирает японских художников и помогает развитию их карьеры. Среди его протеже Чихо Аосима и Mr., которые сейчас работают в недавно построенной художественной мастерской в Квинсе. Благодаря проводимой в Японии выставки Geisai Art Fair Мураками надеется открыть мир искусства Токио амбициям и достижениям художников из этого города. «У вас на Западе (уже) есть свои галереи и выставки, – сказал один из его нью-йоркских сотрудников, – но в Японии все гораздо менее четко. Выставки Такаси призваны стимулировать покупку и продажу, демонстрировать работы молодых художников. Он пытается создать рынок искусства для менее авторитетных людей».

Так кто же на самом деле Такаси Мураками, эмблема Токио? Умелый лавочник, превращающий поверхностное искусство и консьюмеризм в капиталистическое мероприятие и проталкивающий его обратно на Запад по вздутым ценам? Хипстер-постмодернист средних лет с врожденным умением сочетать высокое и низкое ради сиюминутных интересов, соперничающий с ярчайшими представителями Мэдисон-авеню? Или в нем есть всего понемногу? И вдобавок он добротный ремесленник, способный передать дух современной Японии с ее мультяшной идентичностью и показать Западу то, что тот хочет увидеть в сегодняшней Японии? Те из нас, кто жил и работал в Токио, могут не понять, зачем задавать подобные вопросы и обсуждать эту тему, потому что Мураками тесно связан с городом, в котором все еще проводит большую часть своего времени. Его наиболее часто цитируемые штампы о «суперплоском» как об обусловленном культурной спецификой эстетическом стиле и о «маленьком мальчике» как об обусловленной культурной спецификой исторической патологии лучше всего представлены именно в Токио.

«Суперплоский» – это новый, но полезный термин, всего одно слово, вызывающее образы плоских компьютерных мониторов и плоских экранов телевизора и в то же время предполагающее историческую линию наследования (намеренная игра слов) респектабельности и таинственности. Нередкое среди японских художников акцентирование манипулирования линиями, или границами очертаний и форм, чтобы увеличить воздействие техники игры со светом и тенью (классическое искусство кьяроскуро ) на восприятие глубины и перспективы, свойственное западным художникам, – пример суперплоского, который можно проследить до свитков с картинами «эмакимоно» XII века. Как считает Мураками, японцы всегда видели и передавали мир именно таким, и сегодня, благодаря пристрастию к интернет-видео, компьютерным играм, мобильным телефонам и LCD-экранам, таким же видят его и остальные люди.

Когда в книге Japanamerica [146] мне нужно было описать контраст между Нью-Йорком и Токио, если смотреть на них с высоты (из иллюминатора самолета), я использовал следующие метафоры. Нью-Йорк – его вздымающиеся каменные небоскребы и провалы авеню, напоминающие сетку, его изогнутые реки, природные очертания и бесстрастно сияющие огни – казался мне лежащим внизу драгоценным камнем, элегантным и твердым, четко очерченным при взгляде сверху, спокойно зовущим к себе. Токио же с его бесконечно извилистыми дорогами, следующими, похоже, собственной сложной логике, неопределенными взаимоотношениями с морем (искусственный остров посередине залива!?), красными огнями и неоновым светом, мигающим нервно и непрерывно, напротив, походил скорее на компьютерный чип, спутанную массу постоянно испускающих данные и как-то связанных между собой устройств, в которой не найти ни начала, ни конца.

Сверху Нью-Йорк выглядит как взлеты и падения, передний и задний план, пространство между высоким шпилем Эмпайр-стейт-билдинг и находящейся рядом темной красотой Пятой авеню. Глядя с высоты на Токио, я не мог различить ни улиц, ни зданий или районов. Вместо этого там было казавшееся бесконечным и очень плоским городское пространство.