Эндрю Зерчер - Двенадцать ночей

Вилли нагнулся и начал распределять что-то из своей поклажи. Какие же они, эти мешки, должно быть, тяжелые, думала Кэй, сколько же нужно было целеустремленности, чтобы их потащить… и тут она обратила внимание на их содержимое.

– Это же папины вещи, – заявила она. Она была рассержена и чувствовала, что прозвучало довольно грубо.

Руки Вилли перестали двигаться, и два новых духа – она очень отчетливо видела их сейчас, наклоненных в ее сторону: круглые глаза, угловатые, тонко заточенные носы, высокие скулы, отливающие серебром волосы-оперение – пытливо нависли над мешками.

Молчание нарушил Вилли, он был нескладно-официален:

– Как я вам уже объяснил – сударыня, – мы по долгу службы занимаемся перемещениями. Мы прибыли в ваш дом с описью и переместили то, что нам было предписано переместить. Вплоть до последнего зуба. – Он медленно поднял на нее глаза, и они оба улыбнулись, хотя Кэй – против воли. – Нравится нам это или нет – впрочем, заверяю вас: не нравится, – такая нынче у нас работа.

– Сударыня, – добавил Флип с саркастическим глубоким поклоном и закатыванием глаз. Локоть у Вилли был очень длинный и острый, и Флипу, подумала Кэй, наверное, было больно получить сейчас этим локтем в бок.

А двое других – Хоб и Джек – теперь перешептывались, освещенные фонарем, который у них был с собой. Вилли, как и Кэй, заметил их любопытство и, не сводя взгляда с Кэй, громко обратился к ним:

– Да, дело обстоит так, как вы слышали. И с нами две девочки, которые значат больше, чем кажется. Одна из них, – он боролся теперь с улыбкой или с гордой мимикой, которая лезла из-под ровной, напряженной серьезности заявления, – автор.

Встречающие были так же ошеломлены, как в свое время Вилли и Флип; ничего не говоря, они то и дело поглядывали исподтишка друг на друга и на девочек, пока те помогали раскладывать по мешкам одежду, бумаги, книги и другие мелкие знакомые предметы. И когда Кэй и Элл, окруженные четырьмя темными долговязыми фигурами, двинулись дальше, духи продолжали бросать на них взгляды. Элл быстро обессилела, Хоб забрал у нее одеяла и взвалил себе на плечи, а Кэй всячески побуждала ее идти – подбадривала, улещивала, порой умоляла, порой грубо тащила за руку. В какой-то момент, когда измученное тело сестры повисло на Кэй мертвым грузом, она остановилась и прижала бледное личико Элл к своей груди, приказывая теплу перетекать из нее самой в дрожащую маленькую фигурку.

– Кэй, – сказала Элл, отстраняясь с неожиданной силой, – я думала, мы летим искать папу. А на самом деле мы помогаем от него избавиться, и больше ничего.

Она уронила на землю мешочек, который ей оставили, и зарыдала.

Кэй ничем, кроме объятий, не могла утешить сестру; она не чувствовала в себе сил, чтобы попытаться ответить на вопросы, которые по-прежнему кружили в ветреном воздухе вокруг: Что они делают? Где папа? Для чего все это? Джек взял Элл на спину и понес довольно весело, а Кэй – та несла на плечах одни вопросы.

Меньше чем через час, поднявшись из долины, а затем спустившись по осыпи из крупных и мелких булыжников, они поставили вещи у входа в пещеру, которая показалась Кэй невыносимо зловещей.

– Вот мы и пришли, – сказал Вилли, присев поговорить с девочками. Видя, как напряглась Кэй, он добавил: – Не бойся. Это не такая пещера, какие ты воображала.

И правда: как только Хоб и Джек, высоко держа фонарь, вступили в нее, тут же в обширном внутреннем помещении зажглось множество таких же светильников, укрепленных на стенах. Пещера была пещерой только по названию: стены большого сводчатого зала были отполированы до блеска и увешаны гобеленами, вытканными из каких-то чудо-нитей, – золотое, темно-фиолетовое, алое, голубое и желтое действовали на глаз, как звонкие диезы на слух, белое белело ярче, чем сияющие стены. Кэй доводилось видеть средневековые гобелены в старых церквах и музеях – не только у себя в Кембридже, но и в бесчисленных городках поменьше и деревнях, по которым таскал их папа, неистощимый на маршруты, на блокноты, на фотоснимки. Там все гобелены были выцветшие, большей частью серовато-голубые или зеленоватые, и, хоть иногда огромного размера, неизменно изображали скучнейшие вещи: победы во всеми забытых битвах, лесной пейзаж, очередную Богоматерь с младенцем. Здесь же висели совсем другие гобелены: светоносные, пышущие жизнью, пленяющие глаз полнотой страсти, опасности, страдания, торжества и радости. Кэй вглядывалась во все голодным блуждающим взором. Вот герой кидается в жерло живого вулкана; вот две подруги разлеглись в море подсолнухов; вот три нимфы появляются из огромной разлившейся реки, преследуемые дельфинами; вот лица, сердитые или добродушные; вот процессия мальчиков-певчих идет по необъятному готическому нефу; вот пираты на медленно опрокидывающемся корабле; и, конечно же, духи, боги, гномы, феи, эльфы, сатиры, великаны и чудовища. Куда Кэй ни бросала взгляд – всюду теснились эти почти подвижные образы, творившие на стенах некий статический танец текстуры, цвета, повествования.

Элл тоже была, несомненно, зачарована гобеленами. Все признаки усталости исчезли: хотя ее руки и висели по бокам, на лице, приподнятом и обращенном к стенам, шла игра возбуждения, интереса и узнавания. Она поворачивалась то туда, то сюда. Глаза перебегали с образа на образ. Кэй пригляделась к ней, удивленная ее сфокусированным вниманием и внезапной храбростью во взгляде после того, как Элл целый день робко к ней льнула. В протяженном сводчатом зале Элл стояла одна, поодаль от всех – от Вилли и Флипа, которые тихо и взволнованно разговаривали с двумя новыми, незнакомыми духами, только что вошедшими через дальнюю дверь, и от самой Кэй. Ее рыжие волосы, наконец-то совсем свободные от тугой косы, которую Кэй заплела накануне, ниспадали волнистыми прядями. При крушении аэростата пола ее синего шерстяного пальто в одном месте слегка порвалась, на брючине виднелось пятно, похожее на масляное, но в остальном она выглядела на удивление мало затронутой бурными событиями дня, и лицо, которое Кэй видела теперь в профиль, было спокойным, нисколько не напряженным. От нее веяло таким внутренним равновесием, какого Кэй никогда раньше в ней не замечала, даже во сне. Казалось, Элл впервые в жизни пребывает целиком и полностью дома.

– Кэй, – сказала она, повернувшись. – Мне кажется, я видела это место во сне. Я помню эти картины. Я помню эти цвета.

– Не может такого быть, Элл. Ты же никогда тут не была, как ты можешь что-то здесь помнить?

Кэй сама удивилась своему недовольному тону.

– Я знаю. Но понимаешь, у меня чувство , что я помню.

Элл показала на длинный узкий горизонтальный гобелен на левой стене, где старец, древний и морщинистый, но по-прежнему сильный, мускулистый и, ощущалось, полный величия, восседал на некоем подобии трона. Он смотрел на небольшую группу людей, которые двигались к нему, простоволосые и в лохмотьях, из темного угла в обширном сером зале, так тускло освещенном, что он показался Кэй вырубленным в граните, показался внутренностью горы.