Эндрю Зерчер - Двенадцать ночей

– Эту книгу вам дал мой папа?

– Нет. Он взял ее у меня на время, пообещав, что будет ее беречь. Это одна из самых старых моих бумажных книг, и перо не касалось ее больше пяти столетий.

– Но все это написал в ней он – его почерк.

– Да, я тоже узнал.

Один из мигающих огней на воде оказался маленьким судном. Не было ощущения, что оно движется.

– Так все и было, – сказала Кэй, – в то утро, когда он пропал… в смысле, когда его забрали. В то утро, когда Гадд его похитил. Больше мы дома его не видели. – Кэй не смела опять притронуться к книжке… так все странно было. – Тут все точно написано. Это было неделю назад, – добавила она.

Фантастес ответил сразу же, но как будто издалека:

– Так я и подумал. Подумал и стал потом размышлять о случившемся. И пяти часов не прошло, как Вилли взял эту книгу для меня из кабинета твоего папы в университете, а потом он отдал ее мне в Александрии.

Кэй даже дышать не смела.

– Ничего не понимаю, – только и смогла она вымолвить. Вдруг она опять почувствовала себя очень уставшей – ее сознание было волной, которая взметнулась высоко, ударилась о берег и тут же отхлынула обратно в море.

– Что ж, значит – тайна, – сказал Фантастес. – Но я думаю, у тебя еще много мощных тайн впереди, так что пусть книга будет у тебя. Кто знает – может быть, сама эта история окажется эмблемой своего рода, великим прозрением, предвестьем.

– Так, друзья, – раздался позади бодрый голос Вилли. – Я купил билеты. Пошли.

Обойдя скамейку, он помахал перед ними билетами на паром и улыбнулся – но видно было, что улыбка вымученная, он искал что-то глазами, что-то отсутствующее или, вернее, кого-то.

Флипа.

Вилли заметил на коленях у Кэй карминную книгу. Какой-то узел прошел по его лицу – это длилось всего секунду, и вот он уже торопливо шагает обратно по светлеющей пристани, туда, где вереница машин и автобусов уже начала продвигаться к парому.

Кэй посмотрела на Фантастеса.

– Обвинить друга – значит простить его, – сказал старый дух. Но сказал как-то без убежденности.

Кэй сунула книгу в карман, вскочила и побежала за Вилли.

Он почти ничего не говорил всю дорогу – ни на пароме, ни потом, когда причалили в Бриндизи и машина, съехав по мосткам, двинулась по бесконечным прямым древнеримским дорогам, рассекающим каблук итальянского сапога. Вновь Кэй то дремала, то смотрела на сжатые, покрытые низкой стерней поля, где там и тут строго высились величественные пинии, чернели приземистые голые оливы и рощи ореховых деревьев. И вновь, когда послеполуденное солнце стало клониться к западу, она выхватывала взглядом дорожные указатели, провожала глазами в убывающем свете высокие башни и укрепления древних городов, которые они проезжали. Таранто, Потенца, Салерно, Казерта… Сумрачно-заботливый, Вилли то и дело предлагал Кэй сушеные фрукты и сыр, воду из большой фляги и какой-то очень темный, несладкий шоколад. Фантастес игнорировал их обоих, хмурый и окаменелый, – вероятно, устал, подумала Кэй, и озабочен тем, что их ждет в конце пути. Как только начали появляться указатели с надписью ROMA, он ощетинился, а когда машина сполна погрузилась в огни и движение большого города, ему перестало хватать воздуха. Его реплики, обращенные к водителю, были резкими, отрывистыми; но вот наконец, после возгласов досады и нескольких опасных, захватывающих дух сближений с другими машинами, они проехали между двумя могучими каменными колоннами, а затем обсаженная деревьями дорожка вывела их на обширную лужайку, поросшую прекрасной травой. Город неожиданно растаял где-то вдалеке, и машина остановилась перед массивным представительным зданием, отделанным белым камнем.

– Кэй, – сказал Фантастес через несколько минут. Они стояли на усыпанной гравием площадке перед изящной каменной лестницей, которая вела к парадному входу. Машина уже уехала, огласив прохладный вечерний воздух вначале хрустом гравия, а потом своим собственным тарахтением. Оранжевый фонарь, под которым стоял Фантастес, бесцеремонно высвечивал складки, избороздившие его старое лицо. – Я хочу показать тебе кое-что. – Он сел на корточки и протянул ей ладонь. Она тоже была исчерчена глубокими линиями-трещинами, и чем больше она раскрывалась, тем отчетливей делались эти линии. Текучее движение кожи и мускулов завораживало. – Открытая ладонь достойна доверия. Не забывай этого, – сказал он, крепко взяв Кэй за плечо и глядя ей в глаза. – Не забывай этого там.

Кэй стояла с Вилли у подножия лестницы; Фантастес, поднявшись по ней, позвонил в звонок. Кэй оглядела дом. Лестница и дверь располагались посередине длинного двухэтажного фасада. Кэй насчитала двадцать пять окон на этаже с каждой стороны. Свет нигде не горел; деревянные украшенные переплеты имели в целом парадный, дворцовый вид, но краска потрескалась, кое-где облупилась. Белый камень фасада местами крошился, и чем внимательнее она вглядывалась сквозь густеющую темноту, тем больше замечала других недочетов: слуховое окно под крышей было заколочено грубыми досками, с карниза свисал конец треснувшего водосточного желоба, чугунная ограда между гравийной площадкой и зданием была в одном месте сломана. Дверь, у которой стоял – уже выказывая нетерпение – Фантастес, обрамляло изящное крыльцо на ветхих столбиках с перилами из сильно проржавевшего кованого железа, спускавшимися по обе стороны лестницы. Ее ступеньки, по которым, судя по всему, мало кто ходил, просели от времени, тут и там сквозь трещины проросла трава. После ночи и дня бензиновой гари, автомобильных рывков, морской качки и тошноты ветшающее здание выглядело примерно так, как чувствовала себя Кэй. На грани безнадеги. Она посмотрела еще раз на ступеньки и подумала, что, может быть, даже и не сумеет их одолеть.

Одна из двух створок черной двери наконец приоткрылась, и в щелку протиснулся некто малорослый, лысый, с брюшком, в черной жилетке и мятом галстуке. Он тихо заговорил с Фантастесом по-итальянски, до Кэй слова едва долетали сквозь мягкий прохладный воздух. Даже со спины старый дух выглядел угрюмым и непреклонным: морщины, прочертившие его шею под затылком, казалось, резко подчеркивали его решимость рассматривать этот визит как тяжелое нравственное испытание. Хотя руки были опущены и ладони разжаты, плечи он расправил и напряг, взгляд его, подумала Кэй, наверняка сейчас пронизывающий. Его собеседник, напротив, выглядел спокойным и невозмутимым, томно-ленивым, сонным даже, вязким, как масло, на мысль о котором наводил оливковый цвет его лица, и острые словесные выпады Фантастеса, похоже, не действовали на него вовсе. После одной такой язвительной вспышки Фантастес просто смотрел на него – а толстощекому и самодовольному хоть бы что, он не считал нужным отвечать. Подняв голову, он безмятежно глядел прямо в сердитое лицо Фантастеса, и Кэй не без восхищения отметила, что он не моргнул ни разу. Прошло десять или пятнадцать секунд, и наконец пружина разжалась: Фантастес, вскидывая руку, ринулся к двери, толчком открыл ее ровно настолько, чтобы метнуться в дом мимо жилетки, и исчез внутри – а господин в жилетке, даже не оглянувшись на старого духа, театрально закатил глаза.