Эндрю Зерчер - Двенадцать ночей

Вот он, конец , подумала Кэй. Настоящий конец . Да, ее, несомненно, будут искать. Обратятся к Ойдос и Рацио, потребуют у них объяснений. Но Кэй знала, какими неподатливыми могут быть эти двое, какими скупыми на слова; получить от них объяснения так сразу не удастся. Кэй нередко давала себе обещания. Обычно это были зароки: я не буду… я никогда… Но теперь ей захотелось дать себе другое обещание. Если я выйду отсюда, если просто сумею выбраться, я вернусь домой. Обещаю себе, что вернусь домой, и не одна, а со всеми своими. Ничто меня не остановит.

Она тяжело опустилась на пол – съехала по стене, сдирая, показалось, клочки кожи с позвоночника. Но ей было все равно.

Зачем мне теперь позвоночник?

Фонарь начал мигать. Кэй опустила на него глаза, постучала по емкости для масла – и тут увидела, что один из прямоугольных камней, которыми была заложена ниша впереди, пришел в движение.

Не помня себя, она вскочила на ноги. Не помня себя, стояла, полуприсев, пригнувшись, держась за стену. Почувствовала, как на лбу обильно выступил пот. Опять заметила, что фонарь мигает, и приказала ему светить ровно, приказала не гаснуть.

И заметила, что этот камень в паре шагов от нее продолжает медленно ползти вперед. Она чуть придвинулась к нему.

С неожиданной силой камень вылетел из стены и с хрустом свалился наземь. Упав, опрокинулся и одним из углов отколол кусок от скульптуры, высеченной на противоположной стене коридора. Кэй не было до этого дела. Она не сводила глаз с черной дыры в кладке, которой была замурована ниша, с дыры, откуда высунулся – всего на мгновение – конец железного посоха.

Железного посоха, увенчанного змеей, которая, извиваясь, тянется к рукоятке меча.

Я видела такое уже.

И тут фонарь погас. Во тьме, которая окутала ее, как тяжелой тканью, Кэй закричала – стала издавать нечленораздельные звуки. Мрак, казалось, лез ей в рот большими комками, сгустками, душил, не давал произносить слова. Она тонула в нем, охваченная ужасом. Легкие отчаянно боролись за воздух. Немного погодя, все еще тяжело дыша, она приникла к камням, закрывавшим нишу, уперлась пальцами в кладку, прижалась к ней щекой, прислушиваясь. Ничего. Каждый мускул ее тела словно был обернут вокруг нерва, и она стискивала их все, точно кулак. Она опять закричала – на сей раз это был зов на помощь, мольба о спасении. Вновь прислушалась, и вновь только ее дыхание, а когда смогла его задержать, тишина – тот еле отличимый от настоящей тишины шелест, который, она знала, рождают ее собственные уши и кожа.

Как вы могли так поступить? Почему меня бросили? Кто вы такие после этого?

В темноте Кэй нагнулась к упавшему камню. Подняла его обеими руками и села с ним в пустом подземелье, прислонясь спиной к каменной стене, держа его на коленях, баюкая, как младенца.

Прошел, может быть, не один час. Кэй стало холодно, руки и ноги одеревенели. Пальцы, которыми она держала тяжелый камень, и бедро, на которое он давил, давно онемели. Плакать она не плакала; щеки были сухие, как и горло. Не хотелось ни есть, ни пить. Самым острым, что она ощущала сейчас, было одиночество. Затопляемая, как тенью ночной, пустым временем, она отдавала себе отчет только в медленном притуплении чувств.

Элоиза. Мама. Папа. Элоиза. Мама. Папа. Элоиза. Мама. Папа.

Эти слова кружили и кружили у нее в голове, их ритм вобрал в себя все ее время, все ее пространство, все, что она чувствовала. Ей доводилось слышать от других детей, что перед умирающим проходит вся его жизнь. Неправда , подумалось ей.

Что они знают? Не жизнь, а слова проходят. Имена.

А потом только эти слова и остались. Элоиза. Мама. Папа.

Когда зазвучали шаги, она не сразу их услышала. Потому что не прислушивалась. Она ни к чему не прислушивалась. Только после того, как шаги приблизились и начали удаляться, она внезапно поняла – поняла и воспряла, как умершая, которую оживили, – что́ она едва не упустила.

Кто-то шел по ту сторону стены.

Суматошно, неловко она вскочила на ноги, повернулась и припала лицом к пробоине, беспрерывно крича, зовя на помощь, моля о ней, зовя и моля, требуя, чтобы эти шаги вернулись. Она кричала так громко и так долго, что не слышала голоса, отвечавшего ей из-за стены. Дико вопя, она зажмурила глаза, иначе увидела бы свет другого фонаря и увидела бы – раньше, чем почувствовала, – ладонь, протянутую к ней через дыру в стене.

– Кэй, – проговорила ладонь. Ладонь не пыталась схватить ее. Плоская, твердая, повернутая вниз, она призывала к молчанию. – Кэй, отойди от стены.

Она отошла. Через несколько секунд что-то очень твердое ударило по каменной кладке с той стороны. Потом еще удар, еще. Камни содрогнулись. Еще удар. Застывший раствор начал крошиться, кладка вспучилась. Все сильней и сильней расшатывалась она с каждым ударом. Наконец, с хрустом и грохотом, большой кусок стены повалился в проход, превратился в груду камней. Яркий фонарь осветил белые стены коридора.

Еще несколько секунд – и в проломе показалась длинная нога. Кэй кинулась к бреши. Нога принадлежала Флипу.

И тут наконец пришли рыдания, которые она так долго, так долго задерживала.

Флип дал Кэй выплакаться. Они сидели рядом на куче камней. Флип взял ее ладонь в обе свои и держал так бережно, словно это была бабочка или воздушное облачко. Кэй знала, что он хочет поскорее уйти отсюда, перебраться на ту сторону бреши, – но он ничего не говорил, только смотрел на ее руку и приподнимал брови при каждом ее всхлипе, при каждом судорожном вздохе, как бы вторя, почтительно вторя ее рыданиям.

– Кэй, – сказал он, когда ее рыдания наконец иссякли. – Нам надо идти.

Когда они полезли через обломки стены, Флип, аккуратно ведя Кэй за руку по каменной россыпи, начал ей рассказывать, что с ним было дальше в тот день в Пилосе: как он просидел у моря весь остаток дня и всю ночь, мокрый и дрожащий, мучась из-за обвиняющих слов Фантастеса, тревожась за Вилли; как на рассвете вернулся на городскую площадь и, казалось, случайно подошел к тому самому месту, где умер Рекс; как стоял там, глядя на каменную мостовую без единой мысли в голове, пока при первых лучах солнца не увидел нечто примечательное.

– Своей кровью, Кэй, Рекс кое-что написал на камнях. Пальцем, вероятно. Может быть, это было последнее, что он сделал. Написал не очень отчетливо, но прочесть можно было. Я не один час там провел – все смотрел и старался понять, что это значит.

Флип держал в руке свой фонарь. Они очень медленно шли по узкому проходу с низким потолком. Туннель был совершенно не похож на просторный коридор, где Кэй была до этого, и лишен каких бы то ни было украшений. Флипу приходилось пригибаться, чтобы не ударяться головой о грубый каменный потолок. Но Кэй заметила, что он все время смотрит на пол туннеля, разглядывает его на ходу.