С. Гроув - Стеклянная карта

В ответных письмах Дороти тоже жаловалась на одиночество. А еще – на шумную суету Нью-Йорка, так мало напоминавшего цивилизованный Бостон.

Однако теперь у обеих девочек возникли заботы поважнее. Дело в том, что отец Дороти родился в Объединенных Индиях. Удастся ли ему остаться на Новом Западе? Сомнительно… София написала о своем беспокойстве и о том, как отчаянно боролся Шадрак против Патриотического плана, из-за которого вся семья Дороти, чего доброго, окажется в изгнании…

Вздохнув, София сложила письмо, надписала конверт – и взялась за альбом. Вечером она всегда рисовала, отчитываясь таким образом о прожитых часах дня, которые иначе легко и незаметно ускользнут в никуда. Если же доверить впечатления бумаге, все события становятся реальными, осязаемыми, зримыми…

Несколько лет назад она ездила с Шадраком в Вермонт. В тот раз вереница дней буквально испарилась прямо у нее на глазах, пока не остались считаные минуты.

По возвращении Шадрак дал ей блокнот-ежедневник, чтобы тот помогал девочке вести счет времени.

«Память – хитрая штука, дорогая моя, – сказал он. – Она не просто вызывает картины прошлого, она их создает. Если наша поездка запомнилась тебе как несколько коротких минут, она и будет такой. А если ты сделаешь ее иной, она иной и останется…»

Сперва его рассуждения показались Софии странноватыми, но по мере пользования блокнотом она все более убеждалась в дядиной правоте. А поскольку мыслила девочка по большей части зрительными образами, она стала рисовать в квадратиках ежедневника картинки, составляя своеобразную летопись своих свершений за год, будь то путешествия за пределы Бостона или тихие дни у себя в комнате. И – с ума сойти! – время постепенно стало упорядоченным, надежным, послушным.

Теперь квадратики с датами были ей ни к чему. У девочки появился свой метод отлова ускользающих часов, минут и секунд. Она даже придумала особый способ складывать бумагу: теперь ее блокнот раскладывался как гармошка, давая ей возможность видеть всю последовательность страниц, превращавшихся таким образом в хронологическую линейку. Зарисовывая впечатления дня, София тщательно проставляла дату и время. Середину каждой страницы занимали образы, мысли, высказывания, услышанные от людей или почерпнутые из книг. При этом она довольно часто обращалась к прошлому и будущему, что-то подправляя в ходе событий или предвкушая, как произойдет нечто ожидаемое.

То ли под влиянием дяди, то ли следуя собственным наклонностям, София превращала свои зарисовки в подобие карт. Она сама не сразу это заметила, но они уверенно вели ее сквозь туманную равнину времени, которая в ином случае простиралась бы из ниоткуда в никуда. София обводила сплошными линиями свои собственные высказывания, пунктирными – воспоминания, пожелания. Сопутствующие этому мысли обрамлялись штриховыми линиями – так она фиксировала свои умственные упражнения. Теперь София не просто в точности знала, когда произошло то или иное событие, но и что она в тот момент думала.

Действуя мягким грифелем и кончиками пальцев, она принялась заносить на бумагу события четырнадцатого июня. Сразу появился набросок противных усов Руперта Миддлса. София тут же обвела их жирной чертой, с презрением отгораживая от всего остального.

«Только не это!» – сказала она себе, пытаясь отрешиться от мыслей об ужасах сегодняшнего утра. Она начала рисунок заново – и вскорости обнаружила, что рисует мальчишку из цирка. Схватить выражение его лица, так поразившее Софию, оказалось непросто. Пристальный взгляд темных глаз… беззаботная полуулыбка…

– Да он же чуть не смеялся, – вслух пробормотала она. Посмотрела на альбомную страницу и решила: нет, в жизни он был совсем не таким…

София перевернула страницу, чтобы повторить попытку, а потом стала неторопливо листать блокнот назад, ища рисунок, сделанный в последний день школьного года.

Вот он. Прямо на Софию смотрела средних лет женщина с короткими волнистыми волосами и морщинками смеха в уголках глаз. У нее за спиной, словно защищая, стоял чуть сутуловатый мужчина. Он улыбался, как напроказивший мальчишка. Сколько же раз София рисовала родителей! Она пыталась вообразить их такими, какими они, должно быть, стали теперь. Чуточку постаревшими, капельку потяжелевшими… По ходу дела рисунки становились все подробнее, все живее.

«Но я никогда их не нарисую с натуры, если мы так и не встретимся», – подумалось ей.

Она закрыла альбом и с разочарованным вздохом убрала его в стол.

София тут только заметила, что, пока она трудилась, в комнате начало темнеть. Она посмотрела на часы: почти восемнадцать.

«Что-то долго беседует с миссис Клэй Шадрак…»

Спускаясь по лестнице, она услышала из кабинета его голос – ровный, успокаивающий. У открытой двери девочка замерла на месте, внезапно увидев, что экономка плачет и не скрывает слез.

– Ну не могу я вернуться, господин Элли, – говорила она, и в ее всхлипываниях явственно звучал ужас.

– Знаю, миссис Клэй, знаю. Я вам это говорю только затем, чтобы вы поняли: все очень непросто. Будем надеяться, что Карлтон благополучно раздобудет бумаги. К сожалению, жизнечасы правительственного выпуска достать сложнее. Все это…

– Я без конца слышу лакриму. У меня в ушах звенят ее крики… Я лучше тут нелегально останусь, чем возвращаться! Я не могу! Не могу!..

София нерешительно шагнула вперед:

– Мне очень неловко…

– А нам-то как неловко, София! Мы заставили тебя так долго ждать, – сразу отозвался Шадрак. – Ступай на кухню, мы сейчас подойдем.

Смотрел он виновато и вместе с тем твердо. Миссис Клэй высморкалась в платочек, но глаз так и не подняла.

София побрела прочь по коридору, задаваясь жгучим вопросом: «Что еще за лакрима?..»

София не держала от Шадрака секретов. Ему и спрашивать не приходилось, что у нее на уме: она и так все рассказывала. И Шадрак всем делился с Софией. Настал момент, когда он осознал, что его рано повзрослевшая племянница обладает зрелостью суждений и способностями, не соответствующими возрасту.