Рейф Ларсен - Невероятное путешествие мистера Спивета

Поезд медленно пробирался по этому сенсорно-перегруженному пейзажу. Я до половины приоткрыл дверцу «виннебаго», чтобы проветрить душную кабину. Солнце било в лицо – было еще совсем рано, но жара расходилась уже вовсю: густая, липкая жара, с какой я никогда еще не сталкивался. Как будто бы мельчайшие кусочки бетона, резиновая изоляция проводов и даже мелкие полимерные частицы испарились и теперь витали в воздухе, вытесняя усталые молекулы кислорода.

Рядом послышался шум стройки. В ноздри мне ударила вонь выхлопных газов и гниющего мусора, но быстро пропала. Все кругом было мимолетным, кратким. Ничто не задерживалось больше десяти секунд. И люди, оживлявшие пейзаж, прекрасно осознавали эту мимолетность: они передвигались быстрым шагом, легонько помахивая руками, как будто им важно одно – добраться до цели. В каждую отдельную секунду я видел вокруг больше народа, чем до сих пор встречал за всю жизнь. Люди кишели повсюду: шли по тротуарам, ползли в машинах, махали руками, прыгали через скакалочку, продавали журналы, газеты, носки. Из еще одного черного внедорожника (с нормальными колесами, вращающимися как положено) снова донесся ритмичный басовитый гул, потом и он утих, оставив лишь эхо своего эхо первой машины. У меня в голове оба черных гудящих внедорожника слились в одну машину, колеса которой вращались сразу и вперед, и назад, раздвигая пространственно-временной континуум. Нда, этот город умел сбить с толку!

Где-то пять раз коротко и отрывисто взлаяла собака – мужской голос завопил на нее, кажется, по-арабски. Три чернокожих мальчика на маленьких велосипедах выехали из-за угла и лихо спрыгнули с тротуара, заливаясь хохотом, когда последний чуть не упал, но с трудом выправился и догнал товарищей. Велосипеды у них были такие маленькие, что им приходилось широко растопыривать ноги, чтобы не задевать коленками за локти.

Как иной раз вдруг понимаешь, что всю жизнь употреблял какое-то слово, не понимая его значения, так я сейчас осознал, что никогда прежде не был в настоящем городе. Возможно, сто лет назад Бьютт тоже был настоящим городом, гудящим от хлопанья ежедневных газет, звона переходящей из рук в руки мелочи и шелеста шерсти, задевающей за шерсть, на запруженных тротуарах. Но не теперь. Теперь настоящий город находился здесь. Здесь – как возвещал огромный синий плакат «Трибьюн» – был «Чикаголенд».

Вертя головой по сторонам, я полностью поддался городским чарам множественности и мимолетности. Такой вот городской пейзаж просто невозможно представить как сумму его составляющих. Мои всегдашние способности к наблюдению, измерению и визуальному синтезу начали отказывать одна за другой. Сражаясь с нарастающей паникой, я попытался отступить на привычную территорию распознавания образов, но ничего не вышло: когда приходится выбирать из многих тысяч мельчайших деталей, то устойчивых образов либо слишком много, либо нет вообще.

На западе можно день за днем сосредоточенно изучать особенности миграции гусей с севера на юг – но здесь даже специфически длинный покрой джинсовых шорт у мальчишек на велосипеде вызывал лихорадочное множество вопросов: близки ли эти шорты к тому, чтобы стать брюками, и вообще какова официальная длина того, что уже можно назвать брюками? Сколько потребовалось лет на то, чтобы такие длинные шорты стали общественно-приемлемыми? И что предполагают вариации длины шорт непосредственно среди троицы? Быть может, у вожака они всегда длиннее? {141}

Я видел тысячи карт и схем, поднимающихся в воздух отражениями мельтешащего внизу города: коэффициент машин по отношению к людям в каждом квартале, вариации видов деревьев по мере продвижения на север, среднее число слов в мимолетной переброске репликами между незнакомцами в зависимости от района. Мне стало трудно дышать. Никогда, никогда мне не сделать все эти карты! Призраки таяли в воздухе с той же скоростью, с какой город их порождал. Столько нереализованных, несбывшихся карт!

Не зная, что тут еще придумать, я вытащил «Лейку М1», облизал пальцы, снял крышку с объектива и принялся фотографировать все, мимо чего проходил поезд: граффити с изображением играющего блюз гитариста в солнечных очках; многоквартирный дом, у пожарного выхода которого болталось десять пуэрториканских флагов; лысую женщину с кошкой на поводке. Я сделал целую серию снимков водонапорных башен – стараясь заснять разные стили конических крыш. {142}

Определенность и эффективность этого способа поймать момент слегка меня успокоила, но через пять минут кончилась пленка. Не стоило, наверное, столько снимать водонапорные башни. Нельзя щелкать все подряд – следует тщательно выбирать то, что меня и в самом деле заинтересует.

– Ладно, мозг, – сказал я. – Начинай фильтровать.

Открыв блокнот, я выбрал из сотни всевозможных карт и схем одну, которую и подписал: «Карта сопровождения – или одиночество при переходе».

За семь минут я подсчитал, сколько людей идет или едет по улицам в одиночестве, сколько парами, а сколько – группками от трех до пяти человек. Каждый раз, как я отмечал одинокого человека, на краткий миг мне приоткрывался его мир – я чувствовал, как он спешит по своему неотложному делу, как ноги уже предвкушают ворсистые ковры и отмеренное число лестничных пролетов на месте назначения. А потом все эти люди исчезали в общем водовороте, становились лишь еще одной точкой на моем графике.

Однако постепенно у меня вырисовалась связная картина: из 93 человек 51 шел или ехал в одиночестве. Из них 64 % слушало наушники и разговаривало по мобильнику – должно быть, чтобы отвлечься от того, что идут или едут одни.

Немного подумав, я стер число 51 и, смахнув с листа крошечные красные катышки от ластика, написал 52. Теперь я стал одним из них.

…Миновав людную часть города, поезд въехал в район огромных бетонных заводов. И пустых улиц. Бездомные устраивали здесь какие-то лачуги из картона. Из одного такого жалкого строеньица торчала нога в синем носке. Кто-то выстроил себе на пустыре целое отдельное жилье – огородил брезентовый навес шестью магазинными тележками и украсил все дюжиной пластмассовых фламинго. Среди сплошного бетона фламинго казались какими-то грустными и настороженными, как будто просто временно приютись тут перед тем, как улететь во Флориду и всю оставшуюся жизнь ныть и жаловаться на жуткие времена, когда им пришлось обитать в нищете индустриального района. Однако там, вдали, в полной безопасности под сенью пальм, они рано или поздно заскучают, снедаемые тайной тоской по простой и насыщенной жизни на грязном заброшенном участке.