Жаклин Уилсон - Девчонки и слезы

– Если честно, думаю, это сильнее меня. То есть я постоянно устаю, тревожусь, хватаюсь то за одно, то за другое, но знала бы ты, какое это счастье – видеть плоды своих трудов, особенно когда выходит то, что задумывалось.

– Вот-вот. Значит, ты не можешь идти у папы на поводу.

– Я его люблю, вот в чем кошмар. И мы предполагаем, чем он сейчас занят. Как это пережить? – Анна опять заливается слезами.

– Знаешь что, пойдем-ка спать. – Я помогаю ей подняться и веду к двери.

– Что мне прикажешь делать? Одиноко лежать на моей стороне кровати, уставившись в потолок?

Анна рыдает, пока мы поднимаемся по лестнице.

– И как мне себя вести, когда он вернется? Притвориться, что сплю? Я уже шла на такой обман, Элли, только ради того, чтобы сохранить мир в семье, но, боюсь, у меня иссяк запас сил. Слишком обидно и больно.

От грустных мыслей нас отвлекает Цыпа. Он стонет во сне и зовет Анну.

– О боже, – ворчит Анна, но быстренько приводит себя в порядок, вытирает глаза и проскальзывает к нему в комнату.

– Что случилось, Цыпочка? – нежно мурлычет она. – Простуда замучила моего крошку? Сейчас мамочка высморкает тебе носик.

Цыпа что-то гнусавит про злого дядьку, но Анна его успокаивает, говорит, что никакого злого дядьки тут нет и что это просто глупый сон. Я слушаю, как они шепчутся, к горлу подступает дурнота, мне хочется стать такой же маленькой, как Цыпа, – чтобы меня так же легко можно было утешить.

До чего же ужасно – быть взрослой и понимать, что между папой и Анной черная кошка пробежала. Хочется, чтобы мне говорили, как они счастливы вместе, и что мой папа совсем не похож на злого дядьку, и что это ночной кошмар, от которого мы скоро очнемся, и папа станет самим собой и опять будет обнимать Анну, смеяться, насвистывать и сыпать шуточками.

Я долго ворочаюсь в кровати, слышу, как возвращается папа и крадется по лестнице. Жду, напряженно вслушиваясь в тишину. Потом различаю шепот. У меня крутит желудок. Натягиваю на голову одеяло и свертываюсь калачиком, стараясь отгородиться от внешнего мира.

Пытаюсь себе представить, что мама здесь, в моей комнате. Лежит со мной рядом в постели, крепко прижимает к себе и рассказывает сказки про мышку по имени Мертл. Медленно, постепенно переключаюсь на Мертл – вот она резво бегает, брызжа счастьем, голубые усики подергиваются, хвост трубой. Она живет в кукольном домике с мамой-мышкой и папой-мышкой. Папа-мышка удирает и не возвращается, а у мамы-мышки целый приплод мышат и ей недосуг заниматься Мертл. И тогда Мертл прихватывает ночнушку в горошек, щеточку для усов и игрушку-соню, делает большой бутерброд с сыром и отправляется в огромный мир…

Я засыпаю и вижу во сне мышку Мертл и ее приключения. Просыпаюсь ни свет ни заря. Сажусь на кровати и вслушиваюсь. В доме тихо. Не слышно ни плача Анны, ни папиного возмущенного голоса. Только Цыпа посапывает во сне. Я верчу кольцо на пальце, пытаясь понять, кончились ли уже все неприятности или это только начало.

Что ж, уроки я так и не приготовила. Достаю альбом для рисования и час с лишним рисую Мертл в разных видах. До чего же здорово изобретать для нее наряды. По-моему, ей больше всего идет джинсовый комбинезон с вышитыми маргаритками. Для полноты вставляю в круглое мышиное ухо сережку в форме маргаритки. Потом экспериментирую с обувью. Примеряю ей бальные туфли, высокие сапожки и девчачьи сандалии из тоненьких ремешков. Вручаю рюкзачок – она сложит в него пожитки, когда уйдет из дома.

Затем я придумываю разные приключения. Подвергаю бедняжку Мертл травматическим испытаниям. (В какие передряги она у меня только не попадает!) Точно героиня мышиной мелодрамы. За Мертл гоняются кошки, охотятся собаки, на нее нападает шайка крысят. Она закатывает пирушку на кухне и чуть было не угождает в мышеловку. У нее нарывает лапка, и ее выхаживает хомячиха (воскресшая Помадка), которая становится ей второй матерью. Она путешествует всю ночь с готической девочкой-крысой, у которой на хвосте целых двадцать колец, и они попадают на рок-концерт грызунов.

Мертл и ее воображаемый мир убаюкивают сознание, и я почти забываю о папе, Анне и их кошмарной ситуации. Слышу, как поднимается Анна, как она принимает душ, как заставляет Цыпу умыться и одеться, но по ее тону не догадаешься, в каком она настроении.

Вдруг все утряслось и встало на свои места? Может, у папы есть веская причина, по которой он отсутствовал полночи? А что, если папа и Анна уже помирились после ссоры? Может, за завтраком они будут не сводить друг с друга глаз – совсем как прежде?

Всегда терпеть не могла, когда папа обнимал Анну за талию, а она прижималась к нему. Но сейчас бы отдала все на свете, лишь бы увидеть, как они сидят, прильнув друг к дружке. Но когда я спускаюсь на кухню, никто не обнимается и не милуется. Анна нежно воркует с Цыпой, кормит его хлопьями с молоком и разрешает посидеть у нее на коленках, пока он ест. Папа стоит возле раковины и пьет кофе из кружки, ни на кого не глядит и не произносит ни слова – словно мы не его семья.

Я смотрю на Анну – у нее воспаленные глаза и белое лицо. Я жутко зла на папу. Как он смеет издеваться над ней, издеваться над нашей жизнью!

– Папа, у меня к тебе разговор. – Я подхожу к нему.

– Что? Слушай, Элли, я тороплюсь. У тебя что-то неотложное? Может, поговорим в другой раз? – Папа ставит кружку на стол и направляется к дверям.

– Да, неотложное, – свирепею я. – Я хочу знать, что происходит. Где ты был прошлой ночью?

– Не надо, Элли, не сейчас, – вступает Анна.

– Почему не сейчас? Что я такого спрашиваю? Так в чем дело, папа? Почему ты так поступаешь? – Я стою напротив него, гордо задрав подбородок и сжав кулаки.

Папа злится, глаза у него недобро сверкают.

– Не лезь не в свои дела, Элли, – бросает он и проходит мимо. – Это тебя не касается.

– Еще как касается! – ору я.

– Не надо при Цыпе, – заклинает Анна, а папа тем временем выходит из комнаты.

– Цыпу это тоже касается, это касается всех нас.

Я бегу за папой в переднюю:

– Папа, ты не имеешь права совсем с нами не считаться. Погляди, до чего ты довел Анну. А все потому, что ей завидуешь!

– То есть, по-твоему, я ей завидую? – спрашивает папа, открывая входную дверь.

– Вот именно. Анна много чего добилась, и ее успехи тебе колют глаза. Типичный мужской эгоизм. Тебе не нравится находиться в тени. Ты не разрешал маме работать, хотя она блестяще рисовала, ведь так?