Астрид Линдгрен - Калле Блюмквист и Расмус

Расмус только фыркнул в ответ, выражая тем самым своё неудовольствие.

– И ещё я хотел бы, чтобы здесь были мои лодочки. – Он вдруг вспомнил, чем занимался целый день. – Почему нельзя было взять с собой лодочки?

«Чудовище!» – подумала Ева-Лотта. Она отважилась на такую авантюру, чтобы спасти его от страшного будущего, а ему, видите ли, подавай жареную колбасу и лодочки! Но, прогнав эту мысль, Ева-Лотта рассердилась на саму себя и импульсивно обняла Расмуса. Он ведь такой маленький, к тому же устал и голоден, ничего удивительного, что он капризничает.

– Понимаешь, Расмус, я не подумала о твоих лодочках…

– Значит, ты глупая, – беспощадно заключил Расмус. Он уселся в черничных кустах и не собирался идти дальше. Никакие уговоры не помогали, и Ева-Лотта тщетно попыталась схитрить:

– Шалаш-то небось совсем близко, может, и пройти-то осталось совсем чуть-чуть, всего несколько шагов!

– Не хочу, у меня ноги сонные.

Ева-Лотта подумала, уж не заплакать ли ей – ком подкатывал к горлу. Но, стиснув зубы, она тоже присела, привалилась спиной к большому валуну и привлекла к себе Расмуса.

– Иди ко мне, отдохни немного.

Расмус вздохнул, растянулся на мягком мху и положил голову Еве-Лотте на колени. Казалось, он твёрдо решил ни за что больше не сдвинуться с места. Он сонно взглянул на неё, и она подумала: пускай поспит немного, потом легче будет. Она взяла его руку в свои – Расмус не протестовал. И она стала тихонько ему напевать. Расмус поморгал, силясь не спать, и проследил сонным взглядом за пролетающей бабочкой.

– «На нашей полянке черника растёт», – пела Ева-Лотта.

Но тут Расмус подал голос:

– Ты лучше спой «На нашей полянке ветчинка растёт», – пробормотал он и заснул.

Ева-Лотта вздохнула. Она и сама была бы не прочь поспать. Вот заснуть бы сейчас, а проснуться дома, в своей постели, и обнаружить, что всё страшное, что с ними случилось, лишь дурной сон. Она сидела грустная, испуганная и очень-очень одинокая.

Неожиданно неподалёку послышались голоса. Они приближались, и Ева-Лотта узнала их. Потом – треск сучьев. Надо же – неужели можно так сильно испугаться и не умереть? Нет, вроде она не умерла, только оцепенела от ужаса, не могла пошевельнуть ни рукой, ни ногой, лишь сердце дико и мучительно стучало. К ним приближались Никке, Блюм и ещё этот, Сванберг.

Ева-Лотта ничего не могла поделать – ведь Расмус спал у неё на коленях. Не могла же она разбудить его, чтобы бежать! Это абсолютно ничего не изменило бы. Она бы просто не успела. Оставалось только сидеть и ждать, когда их заберут.

Те трое были уже настолько близко, что Ева-Лотта даже слышала, о чём они говорили.

– Таким озверевшим я никогда ещё Петерса не видел, – сказал Блюм. – И ничего удивительного! Ты, Никке, просто дурак.

Никке зарычал:

– А всё эта девчонка! Хотел бы я с ней встретиться. Ну, погоди, дай мне её только поймать…

– Да уж, наверное, скоро. Они, во всяком случае, здесь, на острове.

– Не беспокойся, – заверил Никке. – Я их найду, если даже придётся каждый кустик перевернуть.

Они были в десяти шагах. Смотреть на них у Евы-Лотты не было сил, поэтому она зажмурилась и стала ждать. Пусть уж лучше их поскорее найдут, чтобы она наконец могла дать волю слезам, которые давно просятся наружу.

Ева-Лотта сидела, прислонившись к большому замшелому камню. Сидела, закрыв глаза, и слышала голоса по другую сторону валуна. Так близко… так ужасно близко! Но вот уже не так близко и даже совсем не близко! Голоса становились всё слабее и слабее и наконец стихли совсем. Вокруг воцарилась удивительная тишина. На кусте чирикала какая-то пичужка, и это был единственный звук, который различала Ева-Лотта.

Она сидела не шелохнувшись долго-долго, ей совсем не хотелось двигаться. Она сидела бы так да сидела и ничего больше в своей жизни не делала.

Но тут проснулся Расмус, и Ева-Лотта поняла, что она должна взбодриться.

– Пойдём, Расмус, мы не можем здесь больше оставаться.

Она с беспокойством огляделась. Солнце уже не светило. На небо выплыли большие тёмные облака. Видно, собирался ночной дождь. Уже упали первые капли.

– Я хочу к папе, – сказал вдруг Расмус. – У меня больше нет сил ходить по лесу, я устал и хочу к моему папе!

– Сейчас мы не можем пойти к твоему папе, – ответила Ева-Лотта в отчаянии. – Прежде мы должны найти Калле и Андерса, иначе я не знаю, что с нами случится.

Она пробиралась меж кустов, и Расмус следовал за ней, поскуливая, словно маленький щеночек.

– Я есть хочу… и мне скучно без моих лодочек…

Ева-Лотта больше не отвечала.

Вдруг она услышала горькие всхлипывания. Обернувшись, Ева-Лотта увидела маленькую горемычную фигурку, стоявшую посреди черники, с дрожащими губами и глазами, полными слёз.

– О Расмус, не плачь! – уговаривала его Ева-Лотта, хотя самой так хотелось заплакать. – Не плачь, милый мой, маленький Расмусик! Ну почему ты плачешь?

– Я плачу, потому что… – захлебнулся Расмус. – Я плачу, потому что… мама лежит в больнице!

Даже у того, кто собирается стать Белой розой, должно быть право плакать, если его мама находится в больнице.

– Но ведь она скоро выпишется, ты сам говорил, – утешала его Ева-Лотта.

– Я всё равно буду плакать, – заупрямился Расмус. – Потому что забыл плакать об этом раньше… Глупая Эва-Лотта!

Дождь усиливался. Холодный, немилосердный, он очень скоро промочил насквозь их лёгкую одежду. Становилось всё темнее и темнее. Почернели тени между деревьями. Скоро будет трудно разглядеть что-нибудь на расстоянии шага.

Спотыкаясь, Ева-Лотта и Расмус пробирались вперёд – промокшие, потерявшие всякую надежду, голодные и несчастные.

– Не хочу я ходить по лесу, когда темно! – кричал Расмус. – Ну не хочу я!

Ева-Лотта стряхнула с лица несколько капель, а может быть, и несколько слезинок. Потом остановилась, прижала к себе Расмуса и дрожащим голосом сказала:

– Белая роза должна быть храброй. Теперь мы оба Белые розы – и ты, и я. И сейчас мы сделаем что-то очень интересное.

– А что? – спросил Расмус.

– Сейчас мы залезем под ёлку и будем спать там до завтрашнего утра.

Будущий рыцарь Белой розы завопил так, будто в него воткнули нож:

– Не хочу я спать в лесу, когда темно! Слышишь, глупая Эва-Лотта, не хочу я… не хочу!!!

– А в нашем шалаше ты разве не хочешь посидеть?

Это был голос Калле, такой уверенный и спокойный. И голос этот прекраснее ангельского, подумала Ева-Лотта. Она, конечно, никогда не слыхала и не видала ни ангела, ни архангела, но была уверена, что при всей своей прелести и красоте они не могли бы сравниться с Калле, появившимся вдруг с карманным фонариком в руке. Глаза Евы-Лотты налились слезами. Но теперь их можно было не сдерживать.