Джессика Каспер Крамер - История, которую нельзя рассказывать

Может, домушник убьёт девочку и украдёт все ценные вещи, но потом поймёт, что влез не в ту квартиру?

Может, девочка спасётся в последний момент, но потом выяснится, что злодейка на самом деле она?

К тому времени как электрик пошёл в мою комнату, мне уже не было до него дела. Я нисколько не сомневалась, что он и правда электрик, а это скука смертная. История у меня в голове была гораздо интересней. Когда электрик всё проверил, я уже снова сидела за столом и писала в Большой Книге. Он сказал, что можно не говорить папе о его приходе – домовладелец со всем разберётся. А поскольку это означало, что моя тайна о вентиляторе пока не раскроется, у меня камень упал с души.

Вечером за ужином папа спросил:

– Ничего интересного не случилось за день, пока мы были на работе?

Мне попался кусок лука, и, чуть не поперхнувшись, я выдавила с натянутой улыбкой:

– Не-а. Ничего. Суперскучный день.

Папа кивнул. Он не обратил особого внимания на мой ответ, но мама посмотрела на меня с подозрением, поэтому я поскорее зачерпнула ещё ложку мерзкого супа.

Вечером я продолжила трудиться над новой историей. И наутро в мыслях у меня были сплошные замаскированные домушники, а о настоящем электрике я напрочь позабыла.

Только на выходных начались странности: мама разговаривала по телефону и сетовала на плохую связь. Затем папа пожаловался на проблемы со звуком в телевизоре. Потом пошли непонятные звонки, когда родители были на работе. Я снимала трубку и слышала лишь какой-то треск и шипение – очевидно, это баловалось привидение, жившее раньше в квартире. Родители не верили в призраков, поэтому я не стала им об этом рассказывать, но сама забеспокоилась.

Если бы мы прижались ухом к стенам, то поняли бы, в чём дело.

Мы услышали бы, как по нашим кабелям и телефонным проводам ползают маленькие жучки и своими крохотными липкими лапками крадут чужие тайны. Но, видимо, тогда мы ещё думали, что дома безопасно. И когда мы поняли, что случилось, уже было слишком поздно.

Был вечер, родители сидели в зале и тихо переговаривались короткими фразами – с того дня, как папа плакал, они общались только так, и я уже к этому привыкла. Из открытого окна дуло, сквозняк покачивал туда-сюда дверь моей комнаты, а из зала доносился шёпот родителей.

На полу рядом со мной лежала Большая Книга. У меня на коленях – одна из папиных книжек. Вообще-то я должна была спать, но родители не зашли проверить, легла ли я, – точно так же они не проверяли теперь, сделала ли я уроки или как себя чувствую – может, мне грустно, или страшно, или я злюсь?

Под спину я подложила подушки. Одна из них, самая красивая, – маленькая тёмно-зелёная, с вышитой птичкой – принадлежала маме ещё в детстве. Электричества не было уже второй день, так что я читала при свете свечи. Наш город берёг электроэнергию, отдавая её заводам. Будь у нас в холодильнике еда, она бы наверняка протухла, но продукты никогда не залёживались.

– Наша страна отдаёт долг, – говорил мне раньше папа. – Строгая экономия в наших же интересах.

Но в конце марта Вождь в своём обращении к народу объявил, что все долги Румынии выплачены. С тех пор прошло уже три с лишним месяца, а электричество постоянно отключали. Очереди в магазинах становились длиннее. И всё чаще, когда мы добирались до прилавка, покупать уже было нечего.

– Нужно потерпеть, – говорил папа. – Всё наладится, надо только подождать.

Папа много чего мне говорил, но верил ли он в это сам, я не знала. Как и его отец, который пережил репрессии и Вторую мировую войну, папа хорошо умел говорить уклончиво, особенно когда надо было высказать своё мнение.

Я склонилась над страницей, вглядываясь в строки, залитые оранжевым светом. Слова в папиной книге были длинные и незнакомые, мне всё время приходилось их как-то себе объяснять. Понемногу теряя терпение, я перечитывала предложения снова и снова, но не понимала смысла.

Лучше, когда написано проще, чтобы легко было читать. Когда дядя Андрей работал в городской газете, он писал простыми словами о том, что людям нравится больше всего – о футболе, театре и местных происшествиях со счастливым концом. Больше всего я любила его заметку о том, как девочка нашла своего пропавшего котёнка. «СНОВА ВМЕСТЕ!» – гласил заголовок.

Я постоянно расспрашивала дядю Андрея о его заметках. Тормошила его, требовала дать мне совет. Я расхваливала всё, что он писал, даже когда чувствовала, что не всё так просто. Его поэзия была полна образов, жизни и чувств, а статьи для газеты часто получались пустыми и безжизненными. Однажды за ужином дядя Андрей признался, что почти всё в них неправда. Что интервью часто бывают постановочными или ему приходится менять слова людей, чтобы они звучали жизнерадостней.

– Я просто пишу то, что люди хотят читать, – сказал он, будто стыдясь.

Я не понимала, что в этом плохого. Разве авторам не полагается радовать читателей? И потом, его ведь печатают, а это большая честь. Дядя Андрей – настоящий писатель.

Я вырезала из газеты заметку о найденном котёнке и повесила на стену рядом с сочинением о том, как сильно я люблю Румынию. Тогда я всего лишь написала то, что хотел прочитать учитель, и заняла первое место в школьном конкурсе, дошла до финала в национальном, но выбыла, когда чьё-то сочинение о превосходных зубах Вождя оценили выше моего. И, стоя тогда перед всем классом с цветочным венком победителя на голове, я думала: «Вот что такое писательство. Вот чем занимаются писатели».

Однако когда я донимала дядю Андрея вопросами о его заметках в газете, он вовсе не радовался, как я. Он не любил обсуждать тексты, которые писал по работе, и не понимал, почему я их читаю.

Дядя часто спрашивал папу:

– Зачем ей эти заметки? Чего ради она так на них зациклилась?

– Она читает всё, – пожимал плечами папа.

– И ты ей разрешаешь?

Дядя избегал разговоров о своём творчестве до тех пор, пока его не уволили – пока его друг-редактор не помог ему опубликовать статью, из-за которой чуть не закрыли газету. После того случая дядя Андрей только и говорил, что о писательстве. Он приходил к нам домой поздно вечером, барабанил в дверь. От него пахло палинкой – фруктовой водкой, язык у него заплетался.

В последний раз я видела дядю незадолго до того вечера, когда плакал папа. Было за полночь, и, вместо того чтобы постучаться, Андрей стал звать нас из-за двери.

– Лиза! Лючиан! Иляна!

Открыла ему я и, потирая спросонья глаза, провела на кухню. Родители ещё были в спальне: ворчали, что уже очень поздно, и спешно надевали халаты. Дядя присел на корточки, криво улыбнулся и сунул мне в руки шершавый на ощупь коричневый конверт.