Андреас Штайнхёфель - Рико, Оскар и разбитое сердце

По Вемайеру было видно, что сам он никаких таких сложностей не испытывает. Он улыбнулся и тихо сказал:

– Красиво здесь очень, правда?

Я кивнул. Красиво, аж жуть. И жуть как хочется дать деру! Все равно в каком направлении и в какую сторону света.

– Такая тишина и покой… Мы вдали от города. Лето. Воздух как будто пьешь. Совершенно другой мир! Ветер гладит поля своей большой заботливой рукой. Прямо умиление какое-то, честное слово!

Он вздохнул. И вдруг мне на голову опустилась его большая рука. Легкая, как бабочка. Я осторожно покосился на Вемайера. Его восторженный взгляд охватывал все разом. И опрокинутую миску неба, и дорогу, и шелестящие хомячьи поля. Еще чуть-чуть – и он зарыдает от умиления. А утешать-то кому? Только этого мне не хватало! В таких делах я не силен. Ст о ит начать кого-то утешать – и я принимаюсь рыдать сам.

Вемайер, кажется, почуял, что его ждет. Он вздохнул еще только раз и убрал руку с моей головы.

– Ты, похоже, человек рациональный, да?

– Рациональный – это какой?

– Такой, кто не любит демонстрировать свои чувства.

Мне тут же захотелось возразить, но он ухмыльнулся, как бы показывая, что сказал это не всерьез. Ну, так оно и лучше. Юле однажды сказала, что я очень романтический мальчик. В тот момент мне ужасно хотелось ответить, что всю свою романтику я приберегаю для нее. Но я не отважился.

– Ну что, едем назад? – Вемайер кивнул на BMW. – Иначе ты опоздаешь на свою встречу.

Ну наконец-то!

Вемайер нахлобучил на меня мотоциклетный шлем. Я попробовал представить, что чувствует в своем шлеме Оскар. Он ведь ужас сколько всего боится! И всё потому, что ужас сколько всего знает про то, что в мире может пойти не так. Наверно, шлем помогает ему видеть не весь мир, а только его кусочек. Маленький и не такой опасный.

Я забрался на сиденье мотоцикла и последний раз посмотрел на дорожный щит с красной полоской, хомячьи поля и страшную прямую дорогу. Я изо всех сил пожелал, чтобы Оскаров способ сработал и у меня. Готов поспорить, что есть люди, которые от слишком долгого созерцания природы заболели. А может, даже и умерли.

Мне тоже было уже сильно нехорошо.

Вемайер нажал ногой на педаль, мотор взревел, и мы помчались.

Если ты необычно одарен и ходишь во вспомогательный учебный центр из-за лотерейного барабана в голове, то вести дневник – это просто изобретение века. Очень помогает от Маленькой Забывчивости. А от Большой Забывчивости не помогает, к сожалению, ничего. Это я знаю от герра ван Шертена. У его дорогой Ханны Большая Забывчивость началась после шестидесяти.

Когда мы только-только переехали на Диффе, герр ван Шертен вместе с женой каждый вторник приходил в культурный центр к «Седым Шмелям». Мама как раз открыла для нас бинго-вечера, и ван Шертены ей сразу очень понравились. Мне тоже. Герр ван Шертен нравился мне уже хотя бы за то, что ему было совершенно все равно, что я необычно одаренный. А еще он, как и я, считал, что фройляйн Вандбек – это кошмарный ужас. Фройляйн Элли Вандбек – главная по бинго-барабану. Я думаю, что она примерно такая же старая, как берлинская Колонна победы. А когда стоит на маленькой сцене в своем любимом черном костюме, кажется почти такой же высокой. Пальцы, которыми она выуживает из барабана лотерейные шарики, длинные и костлявые, а голос – будто в горле шебуршит крылышками моль.

– Красить волосы в черный цвет, в ее-то возрасте?! – шепнул мне однажды герр ван Шертен. – Какая же стремная тетка! Не удивлюсь, если на завтрак она уплетает необычно одаренных мальчиков.

– Правда?

– Какой мне смысл врать? Начинает, скорее всего, с ног и медленно продвигается вверх. А головы вскрывает ржавой открывалкой. Но это под самый конец.

– Почему под самый конец?

– Потому что у необычно одаренных там мало что можно найти. Оно того не стоит, понимаешь?

Тут он подмигнул и слегка меня пихнул. А я подмигнул в ответ. Я понял: он просто меня разыгрывает.

Его дорогая Ханна была такая же классная! Каждый раз она приносила мне шоколадку. Иногда даже не одну, а две. Но, достав из сумочки вторую, глядела так потешно, как будто не понимала, откуда же эта вторая шоколадка взялась. Как по мне, так шоколадок могло быть три. Или даже четыре. В сумке ведь места хоть отбавляй.

Но однажды герр ван Шертен появился у «Седых Шмелей» без своей дорогой Ханны.

– Жене все хуже, – объяснил он маме. – Головушка как швейцарский сыр стала, только дыр гораздо больше. И каждый день появляются новые. Большая Забывчивость. И от нее ничего уже не помогает. Совсем ничего.

Он тяжело выдохнул и сделал глубокий вдох, будто хотел разбавить воздухом печаль в голосе.

– Пришел сегодня в последний раз. Теперь надо неотлучно при ней находиться. Вы ведь понимаете?

Мама кивнула и погладила руку герра ван Шертена с коричневыми пятнышками. После этого мы долго-долго не виделись. А пару месяцев назад он пришел снова. Один. Его дорогая Ханна умерла уже больше года назад. Умерла от Большой Забывчивости.

А я-то надеялся, что они еще хоть разок придут на бинго вдвоем. Не из-за шоколадок. Просто очень хотелось посмотреть на дырки в голове дорогой Ханны. Иногда я думаю, что в моей голове тоже есть дырки. Ведь с запоминанием у меня довольно туго. Хотя что-то я все-таки запоминаю. И мои дырки, скорее всего, не очень большие. Но и тех, что есть, вполне хватает. Вот позавчера я пошел в «Эдеку». Мама сказала купить груши, черри-помидорки и что-то еще. По пути это «что-то еще» взяло и выпало у меня из головы. Прямо было слышно, как оно стукнулось об асфальт и разбилось. Помню, я подумал: если б это был арбуз – вот я бы тут насвинячил! Но груши и помидорки в голове все-таки остались.

И вот чтобы в голове оставалось побольше, я не бросаю свой дневник. Если нужно – в него можно заглянуть и узнать, что ты делал пару дней назад. А если повезет – там даже будет написано, почему ты это делал. Например, купил я эти самые черри-помидорки, но в холодильник класть не стал. Я разложил их рядком на подоконнике. По росту. Когда вчера утром мама вернулась из клуба, помидорки успели скукожиться. Мама спросила, зачем я это сделал. А этого я, к сожалению, тоже уже не помнил.

Из помидорок мы сделали соус к макаронам. И вкус у него был совсем не скукоженный. Так вот, вчера вечером, уже в постели, я как следует поразмышлял над всем этим. И решил вести дневник дальше. Только Вемайеру ничего говорить не буду. А то вдруг за это, чего доброго, образуется еще один бонус в виде сегодняшней поездки на мотоцикле. Мне и ее хватило выше крыши.