Андреас Штайнхёфель - Рико, Оскар и разбитое сердце

– Может, конечно, он станет задавать такие вопросы, на которые ни один человек ответить не сможет, – верещал я. – Как в других его шоу.

– Каких других шоу? – рассеянно спросила мама. Два дня назад она вернулась с похорон своего свежеумершего брата, но черное больше не надевала. Наверное, для черной одежды она горевала недостаточно. Ведь раньше они с дядей Кристианом почти не виделись. А те редкие визиты, когда он все-таки к нам заезжал, всегда заканчивались криками и ссорами.

– Шоу «Кто-хо-чет-стать-мил-ли-о-не-ром?» – сказал я медленно, с расстановкой. – Мы иногда его смотрим с фрау Далинг.

Фрау Далинг очень хорошо отвечает на вопросы и сдается только на отметке в 64 тысячи евро. Я два раза доходил до ста. Но вопросы там ОГО-ГО какие сложные! Вроде таких: «Что выдается далеко в море? А) грива, Б) губа, В) коса, Г) нос, Д) щеки».

Я выжидающе поглядел на маму.

– Когда выступаешь в таком шоу, за это кое-что платят.

– Расскажи что-нибудь поинтереснее, – сказала мама. – Телефон целый день разрывается, почтовый ящик чуть не лопается, за каждым углом репортер в засаде.

– Ну так ведь деньги…

– Денег у нас хватает, спасибо большое.

Это было правдой. Дядя Кристиан оставил нам свой дом, и свою машину, и всякое такое. Мама хотела всё продать. Тогда мы смогли бы платить за квартиру больше. И перебраться с третьего этажа на самый верх, где много солнца и воздуха, вид на Берлин и разные другие красивости. Но это же не значит, что надо совсем отказываться от дополнительных карманных денег.

– Может быть, – сказал я осторожно, – репортеры оставят тебя в покое после того, как я появлюсь в телевизоре?

Мама возмущенно помотала головой.

– Последний раз говорю, Фредерико: ни за какие коврижки! Эти телевизионщики вывернут тебя наизнанку перед всей страной…

– Но…

– …но на самом деле им всем на тебя насрать!

У меня отвалилась челюсть. Я испуганно глядел на маму. Она сказала ТАКОЕ слово! И даже не сказала, а проорала.

– Прости, солнышко… – она закрыла глаза ладонью. – Я не хотела на тебя орать. Это просто…

Я ждал, но больше мама ничего не сказала. Она смотрела в окно отсутствующим взглядом и кусала губы. Вообще-то мне хотелось обидеться. Я считаю, что вполне можно потерпеть и вывернуться наизнанку, если потом получишь кучу денег. И до конца жизни сможешь каждый день у себя на шестом лопать кот-пуляры и шведские вафли из ИКЕА. Но я ничего не сказал. У мамы был слишком печальный вид.

Вот если бы здесь был сейчас Бюль! Он мог бы ее обнять и прижать к себе покрепче или даже пару раз поцеловать. Но нет, маме он не нужен. А ведь Бюль влюблен в нее по уши! Да и мама считает его красавчиком, каких поискать. Сама так говорила.

– Мам? – спросил я осторожно. – Может, это все-таки из-за дяди Кристиана?

Мамин взгляд вернулся из отсутствия. Она посмотрела на меня, взяла за руку и с трудом соорудила на лице улыбку. Такую же шаткую, как приставная лестница, у которой не хватает пары ступенек.

– Нет, Кристиан здесь ни при чем. Просто я слишком устала. Всё в порядке, Рико.

Она снова посмотрела в окно, и голос у нее напрягся, как и рука, сжавшая мою руку.

– Все и дальше будет в порядке.

Я наморщил лоб. И что это значит?

Но ответа на этот вопрос зрители не услышат: изображение начинает дрожать, звучит тревожная музыка – и вот я снова на сиденье мотоцикла. Мы с Вемайером поворачиваем то туда, то сюда – в направлении самых разных сторон света. Сколько их там, десять? Уж точно не меньше! Один раз Вемайер так резко выворачивает руль, чтобы увернуться от затормозившей впереди машины, что я чуть не цепляю коленкой по асфальту. Мелькает указатель на Шёнеберг. Вскоре мотоцикл закладывает еще один вираж, и мы выезжаем на красивую улицу. У меня на лице появляется улыбка. Через несколько минут я наконец увижу моего умного-преумного друга Оскара! В последний раз мы виделись больше двух недель назад.

Тут картинка начинает снова качаться, и звучит тревожная музыка… Стоп! Так я совсем запутаюсь во всех этих флэшбеках. Вообще-то следующую сцену надо показывать до того, как мама ругалась на телевизионщиков. Потому что все там происходило еще раньше. Ладно, лучше расскажу просто так. Пока я лежал в больнице, Оскар смог навестить меня всего один раз. В тот же день папа Оскара увез его в Данию к какой-то своей знакомой. Чтобы Оскар отдохнул от всех этих пертурбаций с похищением.

ПЕРТУРБАЦИЯ

Это когда происходит что-то не то и не так, а ты толком не понимаешь, что и как именно.

На карте Дания выглядит как продолжение Германии совсем сверху. Она совершенно плоская, но выдается в море, как в ответе B) коса. Раньше датчан называли викингами, а немцы были германцами. Они то и дело рубили друг дружке головы. И у датчан это получалось ловчее. С тех пор утекло много воды, но немцы к верхнему кончику без особой нужды стараются не приближаться. Разве что в отпуске.

Две недели, которые Оскар пропадал у викингов, показались мне вечностью. Но они уже прошли. Сегодня я второй раз зайду к Оскару домой и смогу наконец познакомиться с его папой. Пока что я видел его только по телевизору. В выпуске новостей в тот день, когда Оскара похитили. Если честно, тогда он мне довольно сильно не понравился. А потом понравился еще меньше. Вот надо же было додуматься – взять и увезти моего единственного лучшего друга в какую-то там Данию! Пока я в больнице! С потрясением мозга! И балансирую на грани жизни и смерти!

Это просто какая-то безграничная наглость!

Вемайер сбросил скорость, остановил мотоцикл и повернулся ко мне.

– Ансбахерштрассе, – прогудел он из-под шлема. – Номер дома тот?

Я поглядел и кивнул:

– Ага.

Оскар заставил меня три раза повторить номер дома по телефону, чтобы я действительно смог его найти. Ансбахерштрассе мне понравилась. Деревьев тут росло меньше, чем на Диффе, зато дома очень красивые и много старинных. Выделялся только дом № 117 – коробка всего в четыре этажа с плоской крышей, покрашенная в противный болотный цвет. На угловатых маленьких балконах понатыканы спутниковые тарелки. Таких коробок в Берлине полно. Их понастроили на месте красивых старых домов, которые были разгромлены во Вторую мировую войну. Война – это когда много убитых людей. И еще больше тех, кто по убитым плачет. Здания лежат в руинах. А когда наконец все руины убраны и построено новое, оказывается, что фасады вместо радостно-зеленых стали уныло-болотными.

Я слез с мотоцикла, снял шлем и сунул его Вемайеру в руки.

– Еще раз большое спасибо.

– Не за что, – он повесил шлем на локоть. – Да, Рико, вот еще что… Ты, наверно, уже задавал себе этот вопрос…

– Какой?