Джеймс Гринвуд - Маленький оборвыш

Пьеса была необыкновенно интересна и трогательна. В ней представлялась вся жизнь одного очень несчастного человека. В первом действии он был еще крошечным ребенком на руках матери; отец его, злой гадкий пьяница, требует денег у своей жены и бьет ее, когда она показывает, что у нее денег нет.

– Этак, Смит, и у вас в доме бывало, – обратился ко мне Рипстон после первого действия, – помнишь, ты рассказывал, как отец бил твою мать?

– Помню, – и мне живо вспомнилась моя бедная мать.

– А хорошо иметь мать, Смит, – продолжал Рип-стон, – ты, я думаю, очень жалеешь теперь, когда ты переменился, что у тебя нет настоящей матери? Мне так было хорошо, когда я вернулся к своей старухе! Меня отвел к ней священник и говорит ей: «Забудьте, что он прежде был дурным мальчиком, примите его как новорожденного ребенка, пусть он начнет жизнь снова!» Мать меня обняла, да так крепко, что я думал, она меня задушит. И сама чуть не умерла от радости. Ах, что я тогда чувствовал, Смит!

У меня навернулись слезы на глаза, мне хотелось во всем признаться Рипу, только стыд удерживал меня. В эту минуту я от всей души презирал Гапкинса и не чувствовал ни малейшего желания вернуться к нему.

Во втором действии Фрэнк, так звали ребенка, стал уже взрослым мальчиком. Мать его умирает, ему не на что похоронить ее, и он ворует, чтобы купить для нее гроб. За это его арестовывают и ведут в тюрьму.

В третьем действии он уже выпущен из тюрьмы, пирует с ворами и разбойниками. Им нечем заплатить за выпитое пиво, и он опять ворует. Его арестовывают и сковывают по рукам и по ногам.

В четвертом действии он работает на каторге вместе с другими ссыльными. Ему является дух его матери, который открывает ему, что его товарищи составили заговор убить губернатора. Он спасает губернатора, и тот дает ему прощение.

В пятом действии он ищет себе работу, чтобы жить честным трудом, но ничего не находит и встречает одного своего знакомого каторжника, который подговаривает его на какое-то дурное дело.

В шестом действии он вместе с каторжником забирается в спальню одного богатого господина, они убивают его и забирают все его деньги. Полиция застигает их на месте преступления. Каторжник бежит, а Фрэнка опять арестовывают.

В седьмом действии Фрэнк сидит в тюрьме, закованный в цепи. Он раскаивается в своих дурных поступках и страшно мучается. Вдруг к нему опять является дух матери, утешает и ободряет его. Он плачет, а потом идет на казнь спокойно, без всякого отчаяния. В это время дух разворачивает бумагу, на которой крупными буквами написано: «Любовь матери бесконечна».

Пьеса вызвала у публики громкие рукоплескания. Меня она тронула до того, что я не решался взглянуть на Рипстона, чтобы он не увидел слез в моих глазах.

– Какая славная пьеса, не правда ли, Смит! – сказал он, пока мы проталкивались сквозь толпу при выходе из театра. – В ней так хорошо показано, как человек становится все хуже и хуже, пока не сделается настоящим негодяем. Любовь матери бесконечна. Это, я думаю, значит, что если мать умрет, так она сверху глядит на нас и видит все, что мы делаем. Правда ведь, Смит?

– Да, я думаю.

– О мачехах там ничего не сказано, Смит, я думаю, твоей пришлось бы смотреть на тебя снизу вверх, а не сверху вниз, как ты думаешь?

Я постарался засмеяться в ответ на его слова, но в душе мне было вовсе не до смеха.

– Все равно, у тебя есть настоящая мать, которая глядит на тебя сверху. Правда, Смит? Да что с тобой? О чем ты плачешь?

В эту минуту мы вышли на улицу.

– Полно, перестань, – утешал меня товарищ, – тебе не нужно ходить смотреть чувствительные пьесы, если ты такой слабый. Что, у тебя нет платка? На, возьми мой.

И он подал мне какую-то грязную тряпку.

– Ах, Рип!

– Ну, перестань же! Ты, верно, нездоров! Успокойся, смотри, уже десять часов, нам пора по домам! Мне придется идти далеко. А ты где живешь? К которому часу тебе надо вернуться? Где лавка твоего хозяина?

Последний вопрос он задал тревожным голосом, как будто у него опять мелькнуло подозрение.

– Я не живу в лавке, – проговорил я прерывающимся голосом, наклоняясь ближе к его уху, – у меня нет хозяина.

– Нет хозяина? Так чем же ты живешь? Где ты работаешь?

– Нигде, если наше прежнее дело не назвать работой.

– Наше прежнее дело! – удивился Рип. – Неужели ты в самом деле не переменился, Смит? Нет, этого не может быть!

– Да, я переменился, – рыдая, ответил я, – только я переменился тем, что стал еще хуже, вот как в пьесе.

Рипстон простоял с минуту задумавшись, глядя на меня с недоумением. Потом он тряхнул головой, что всегда означало у него принятие какого-нибудь решения, и спросил:

– Ты об этом и плачешь, Смит?

– Да, об этом.

– Значит, ты хочешь перемениться?

– Еще бы, очень хочу! Я рад бы сейчас сделаться честным, да только не знаю как. Вот если бы ты помог мне!

– Как же я могу помочь!

– Не знаю. Если бы твой хозяин…

– Я уже об этом подумал! – с жаром воскликнул Рипстон. – Попробуем поговорить с ним. Пойдем скорее, а то он рассердится, что я запоздал!

Я твердо решил последовать за Рипстоном, но едва мы сделали несколько шагов, как перед нами явился Джордж Гапкинс. Он стоял, прислонившись к фонарю, и когда я проходил мимо, положил руку на мое плечо, по-видимому, с полным добродушием, хотя я чувствовал, что он крепко держал меня.

– Ах, вот ты где! – произнес он с ласковым упреком в голосе. – Экий ты нехороший, непослушный мальчик! Как тебе не стыдно ходить в такие дурные места, когда ты знаешь, что твоя добрая тетенька терпеть этого не может. Неужели ты никогда не избавишься от дурных знакомств? А ты, мальчишка, – обратился он к Рипстону, – если еще раз вздумаешь совращать его с пути, я отведу тебя в полицию. Убирайся прочь.

Гапкинс положил руку на мое плечо, по-видимому, с полным добродушием, хотя я чувствовал, что он крепко держал меня.

Я был так поражен неожиданным появлением Гапкинса, что не мог выговорить ни слова. Рипстон, удивленный его щегольским нарядом и повелительным тоном, смотрел то на меня, то на него, широко открыв глаза от удивления.

– Ну, если ты не хочешь идти со мной, Смит, – проговорил он наконец, – так прощай.

– Прощай, Рип, мы, может быть, скоро увидимся.

Он пошел по направлению к Спиталфилду, и я видел, что он несколько раз оборачивался и смотрел на меня все с тем же удивлением.

– С каким это негодяем я тебя встретил? – спросил Джордж, не снимая руки с моего плеча и увлекая меня в сторону улицы Кит.

– Он не негодяй, он честный мальчик, – возразил я.