Марк Твен - Сыскные подвиги Тома Сойера. Том Сойер за границей (сборник)

Тут голос его опять прервался, и на этот раз почти все женщины заплакали. Вскоре он успокоился и продолжал:

– Надежды мои были тщетны, и, наконец, я ушел домой и попробовал хоть немного уснуть, но не мог. Через день или два все стали тревожиться, припоминали, что обвиняемый грозил брату, и стали поговаривать, что брат мой убит. Принялись разыскивать его тело, осмотрели все окрестности, но ничего не нашли и оставили это дело. Я же думал, что он просто ушел куда-нибудь на время, чтобы отдохнуть от всяких неприятностей и затем снова вернуться домой. Но в субботу вечером, девятого числа, ко мне в дом пришли Лем Биб и Джим Лен и рассказали мне все об этом ужасном убийстве; сердце мое было разбито. Тут я припомнил одно обстоятельство, на которое в то время не обратил внимания, потому что мне еще раньше было известно, что обвиняемый имел привычку ходить во сне и в такие минуты совершенно не сознавал, что делает и где находится. Теперь я скажу вам, какое мне припомнилось обстоятельство. В ту ужасную роковую ночь, когда я бродил вокруг фермы обвиняемого, печальный и встревоженный, я очутился на углу табачного поля и тут услышал шорох, похожий на тот шум, который происходит, когда копают песчаную землю. Я подкрался поближе и, заглянув через виноградные лозы, обвивавшие решетчатую изгородь, увидал обвиняемого, который брал землю лопатой и сыпал ее в большую яму, уже почти наполненную доверху; он стоял ко мне спиной, но луна светила ярко, и я тотчас же узнал его по старому зеленому байковому платью, с белой заплатой между плечами, точно кто-нибудь бросил в него комком снега. Он зарывал в землю человека, которого убил.

Он опустился на свое место, рыдая, и почти все присутствующие вздыхали, плакали и говорили: «О, это ужасно, ужасно! Чудовищно!» Поднялся такой шум и волнение, что невозможно было собраться с мыслями. И среди всей этой суматохи старый дядя Сайльс вскакивает с места белый как полотно и восклицает:

– Это все правда, все, до последнего слова, – я убил его хладнокровно!

Все были поражены этим. Публика вскочила с места, все шумели и волновались, каждый старался пробиться вперед, чтобы лучше разглядеть обвиняемого; судья стучал своим молоточком, а шериф кричал: «К порядку, господа! К порядку!» А старик между тем продолжал стоять, дрожа всем телом; глаза его лихорадочно горели, и, не обрашая внимания на жену и дочь, которые при льнули к нему, умоляя успокоиться, он все твердил, что хочет очистить свою черную душу от греха, что должен сбросить эту страшную тяжесть, которая давит его и которую он не в силах выносить более ни одной минуты! И с неудержимой силой отчаяния он начал свою ужасную исповедь; все слушали его, затаив дыхание, не отводя от него глаз, – и судья, и присяжные, и адвокаты, и пуб лика, а Бенни и тетя Салли так плакали, что сердце у них готово было разорваться. А Том, клянусь Богом, ни разу не взглянул на него! Ни разу – и все продолжал смотреть куда-то вперед; что он там видел, я не знаю.

А речь старика лилась неудержимо и бурно, как огненный поток.

– Я убил его, я виновен! Но никогда не приходило мне раньше на ум ударить его или сделать ему какое-нибудь зло; никогда я не задумывал этого, вопреки всем лживым показаниям, что я будто бы грозил ему, и только в ту минуту, когда поднял дубину, – только тогда мое сердце стало бесчувственным, только тогда всякая жалость исчезла из него, и я нанес смертельный удар! В этот последний момент все прошлые оскорбления воскресли предо мной; вспомнились все обиды, какие нанес мне этот человек, вместе со своим негодяем-братом, который сидит теперь вон там; вспомнилось, как они вдвоем с братом решились погубить меня во мнении прихожан, опозорить мое доброе имя, вовлечь меня в какое-нибудь дело, которое могло разорить меня и мою семью, между тем как мы – Бог мне в том свидетель! – никогда не сделали им никакого зла. И они добились этого, ради гнус ной мести! Но за что же они мстили? За то, что моя невинная, чистая девочка, которая сидит здесь возле меня, не захотела стать женой этого богатого, грубого, невежественного труса, Брэса Дунлапа, хныкавшего сейчас о своем брате, на которого он при жизни не обращал ни малейшего внимания (тут я заметил, что Том привскочил с места и лицо его выразило радость). И только в этот момент, как я уже говорил вам, я, забыв своего Бога, помнил только горечь обиды – да простит меня Бог! – и нанес смертельный удар. В тот же момент страшная жалость овладела мной; сердце мое наполнилось раскаянием. Но я вспомнил свою бедную семью, понял, что должен скрыть свое злодеяние ради семьи, – и спрятал труп в кустах. Потом я перенес его на табачное поле, поздно ночью пришел туда с лопатой и зарыл его…

Вдруг Том вскакивает с места и кричит:

– Наконец я понял, в чем дело! – Тут он махнул рукой старику с величественным видом и прибавил:

– Садитесь! Убийство было совершено, только вы никогда не принимали в нем участия!

Настала такая тишина, что можно было слышать падение булавки. Старик опустился на свое место смущенный и растерянный, а тетя Салли и Бенни до того были поражены, что смотрели на Тома, разинув рты и не понимая, что творится кругом. И все присутствующие находились в таком же остолбенении. Никогда еще я не видал людей в таком беспомощном недоумении, никогда еще не видал стольких глаз, так бессмысленно вытаращенных и таких неподвижных…

– Господин судья, могу я говорить? – спросил Том с невозмутимым спокойствием.

– Ради бога, говорите! – отвечал судья, до того пораженный и смущенный, что решительно ничего не понимал.

Том постоял на месте несколько секунд, не говоря ничего, чтобы вышло «эффектнее», как он называет это, а потом начал своим обычным спокойным тоном:

– Около двух недель тому назад на дверях этого судебного здания было вывешено небольшое объявление, предлагавшее награду в две тысячи долларов тому, кто доставит пару бриллиантов, украденных в Сент-Луисе. Эти бриллианты были оценены в двенадцать тысяч долларов. Но я возвращусь к этому вопросу позже. А теперь перейдем к убийству. Я расскажу вам об этом убийстве все: как оно произошло, кто совершил его, – словом, все детали.

Можно было видеть, как все стали усаживаться удобнее, чтобы слушать с полным вниманием.

– Брэс Дунлап, так жалобно хныкавший сейчас о своем брате, на которого он, как вам известно, не обращал никакого внимания, хотел жениться на этой молодой девушке, но она отказала ему. Тогда он пригрозил дяде Сайльсу, что заставит его пожалеть об этом. Дядя Сайльс знал, что Брэс Дунлап – человек влиятельный, что с ним трудно бороться, а потому был испуган этой ссорой и стал прилагать все усилия, чтобы их размолвка поскорее забылась. Ради этих соображений он взял даже к себе на ферму Юпитера Дунлапа и платил ему жалованье из своих скудных средств, когда он вовсе не нуждался в работнике. А Юпитер между тем, по наущению своего брата, делал все, чтобы оскорбить дядю Сайльса, раздражить его, вывести из себя и принудить к такому поступку, который погубил бы его в общественном мнении. И цель была достигнута. Все начали относиться враждебно к дяде Сайльсу, распространяли о нем самую нелепую клевету, и это постепенно разбивало ему сердце. Он был так оскорблен и так измучен, что временами терял рассудок. Ну, так вот, в ту субботу, которая доставила нам столько беспокойства, двое из свидетелей, присутствующих здесь, Лем Биб и Джим Лен, проходили мимо того места, где работали дядя Сайльс и Юпитер Дунлап, – до этого пункта показания их правдивы; все же остальное – ложь. Они не слышали, чтобы дядя Сайльс говорил, что убьет Юпитера, они не слышали никакого удара дубиной; они не видели убитого человека; и они не видели, чтобы дядя Сайльс прятал что-нибудь в кустах. Взгляните на них, вот они сидят перед вами, сожалея, что позволили так много наболтать своим языком; во всяком случае, я заставлю их пожалеть об этом, прежде чем закончу. Вечером, в эту же самую субботу, Билль и Джо Уитерсы видели , как один человек тащил на спине другого. До этого пункта их слова тоже правдивы, но остальное – ложь. Сперва они подумали, что это негр тащил в мешке украденный у дяди Сайльса хлеб, – заметьте, как они недовольны и смущены тем, что кто-то, оказывается, слышал, как они говорили об этом. Они недовольны, потому что им известно, кто именно нес убитого человека; они знают также, почему говорили здесь, что у этого человека была походка дяди Сайльса, между тем как им известно, что это был не он; и однако же они давали эти ложные показания под присягой.