Джонатан Фоер - Полная иллюминация

Было уже 7:10, когда мы вновь поехали. Нам понадобилось всего несколько минут, чтобы найти супервей. Должен признаться, что это был красивый день, с избытком света от солнца. «Он красивый, да?» – сказал я герою. «Что?» – «День. Сегодня красивый день». Он опустил стекло в своем окне, что было допустимо, потому что Сэмми Дэвис Наимладшая заснула, и поместил голову за пределами автомобиля. «Да, – сказал он. – День бесподобный». Это сделало меня гордым, и я сообщил об этом Дедушке, и он улыбнулся, и я ощутил, что он тоже сделался гордым человеком. «Проинформируй его об Одессе, – сказал Дедушка. – Проинформируй его о том, как там красиво». – «В Одессе, – сказал я, развернувшись к герою, – еще красивее, чем здесь. Тебе никогда не доводилось свидетельствовать подобной вещи». – «Я хочу про это услышать», – сказал он и раскрыл свой дневник. «Он хочет услышать про Одессу», – сообщил я Дедушке, потому что хотел, чтобы он симпатизировал герою. «Проинформируй его, что песок на ее пляжах мягче женского волоса, а вода – как изнанка женского рта». – «Песок на ее пляжах – как изнанка женского рта». – «Проинформируй его, – сказал Дедушка, – что Одесса – лучшее место, чтобы стать влюбленным и еще сделать семью». Так я героя и проинформировал. «Одесса, – сказал я, – лучшее место, чтобы стать влюбленным и еще сделать семью». – «Ты когда-нибудь влюблялся?» – осведомился он у меня, что выглядело до того странным запросом, что я ему его возвратил. «А ты?» – «Я не знаю», – сказал он. «И я», – сказал я. «Я был на краю любви». – «Да». – «На самом краю, почти любил». – «Почти». – «Но никогда, нет, не думаю». – «Нет». – «Может, мне следует поехать в Одессу, – сказал он. – Я бы мог там влюбиться. Похоже, в этом будет больше смысла, чем искать Трахимброд». Мы оба засмеялись. «Что он говорит?» – осведомился Дедушка. Я сообщил ему, и он тоже засмеялся. На душе от этого стало бесподобно. «Покажи мне карту», – сказал Дедушка. Он проэкзаменовал ее, не прерывая вождения, и я должен признаться, что это сделало его слепоту еще недостовернее в моих глазах.

Мы произвели съезд с супервея. Дедушка возвратил мне карту. «Мы проедем около двадцати километров, а потом осведомимся у кого-нибудь про Трахимброд». – «Это благоразумно», – сказал я. Эта вещь прозвучала странно, но я никогда не знаю, что сказать Дедушке, чтобы не звучать странно. «Я знаю, что это благоразумно, – сказал он. – Конечно, это благоразумно». – «Можно мне еще раз лицезреть Августину?» – спросил я героя. (Здесь я должен признаться, что я жаждал лицезреть ее с тех пор, как герой впервые ее экспонировал. Но мне было стыдно объявить об этом.) «Конечно», – сказал он и зарылся в свою пидараску. У него было много дубликатов, и он вынул один, как игральную карту. «Держи».

Пока я обозревал фотографию, он обозревал красивый день. У Августины был прелестный волос. Это был тонкий волос. Мне не нужно было до него дотрагиваться, чтобы убедиться. Глаза у нее были голубые. Несмотря на отсутствие цвета в фотографии, я был уверен, что глаза у нее голубые. «Посмотри на эти поля, – сказал герой с указательным пальцем за пределами автомобиля. – Они такие зеленые». Я сообщил Дедушке, что сказал герой. «Сообщи ему, что для сельского хозяйства эта земля высшей пробы». – «Дедушка жаждет, чтобы я тебе сообщил, что для сельского хозяйства эта земля наивысшей пробы». – «И еще ему сообщи, что значительная часть этой земли была уничтожена, когда пришли нацисты, а до этого она была еще прекраснее. Они бомбили самолетами, а потом наступали в танках». – «По ее виду не скажешь». – «Здесь все сделали заново после войны. Раньше было по-другому». – «Ты здесь был до войны?» – «Посмотрите на тех людей: они работают на полях в одном нижнем белье», – сказал герой с заднего сиденья. Я осведомился об этом у Дедушки. «В этом нет ничего абнормального, – сказал он. – Утром здесь очень жарко. Избыточно жарко, чтобы тревожиться о верхнем белье». Я сообщил об этом герою. Он заполнял многочисленные страницы в своем дневнике. Я хотел, чтобы Дедушка продолжил предыдущее собеседование и сообщил мне про когда он был в этих краях, но я ощутил, что то собеседование закончилось. «Какие старые люди работают, – сказал герой. – Некоторым из тех женщин должно быть лет шестьдесят или семьдесят». Я осведомился об этом у Дедушки, потому что тоже не находил это подобающим. «Это подобающе, – сказал он. – Тут горбатят, пока не вгонятся в гроб. Твой прадед умер в полях». – «Прабабушка тоже работала в полях?» – «Они работали вместе, когда он умер». – «Что он говорит?» – осведомился герой и тем помешал Дедушке продолжать, и я снова ощутил, лицезрея Дедушку, что это был конец собеседованию.

Я впервые слышал Дедушку говорящим о своих родителях, и мне хотелось узнать из него гораздо больше. Что они делали во время войны? Кого спасли? Но я чувствовал, что промолчать по этому вопросу было для меня элементарной вежливостью. Он заговорит, когда ему будет необходимо заговорить, а до той поры я буду упорствовать в молчании. Вот почему я сделал то же, что делал герой, а именно стал смотреть в окно. Не знаю, сколько свалилось времени, но знаю, что свалилось много. «Красиво, да?» – сказал я ему без разворота. «Да». В следующие минуты мы не пользовались словами, а только свидетельствовали сельскохозяйственные угодья. «Сейчас благоразумное время осведомиться у кого-нибудь, как добраться до Трахимброда, – сказал Дедушка. – Думаю, что он от нас не больше, чем в десяти километрах удаленности».

Мы сдвинули автомобиль на обочину, хотя было очень трудно ощутить, где истекала дорога и приступала обочина. «Иди осведомись у кого-нибудь, – сказал Дедушка. – И еврея возьми». – «Ты пойдешь?» – спросил я. «Нет», – сказал он. «Пожалуйста». – «Нет». – «Идем», – проинформировал я героя. «Куда?» Я указал пальцем в поле, на табун мужчин, которые курили. «Ты хочешь, чтобы я пошел с тобой?» – «Конечно», – сказал я, потому что жаждал, чтобы герой почувствовал себя вовлеченным в каждый аспект нашей поездки. Но по правде, я также боялся мужчин в поле. Я никогда не разговаривал с такими людьми – людьми бедными и сельскохозяйствующими, – и подобно большинству жителей Одессы, я говорю на смеси русского и украинского, а они говорят только по-украински, и хотя русский и украинский звучат схоже, люди, которые говорят только по-украински, иногда ненавидят людей, которые говорят на смеси русского и украинского, потому что очень часто люди, которые говорят на смеси русского и украинского, приходят из больших городов и думают, что они значимее людей, которые говорят только по-украински и приходят с полей. Мы так думаем, потому что мы действительно значимее, но это для другого рассказа.

Я приказал герою не разговаривать, потому что время от времени люди, которые говорят только по-украински и ненавидят людей, которые говорят на смеси русского и украинского, также ненавидят людей, которые говорят по-английски. По той же самой причине я привел с нами Сэмми Дэвис Наимладшую, хотя она не говорит ни по-украински, ни на смеси русского и украинского, ни по-английски. ГАВ. «Почему?» – осведомился герой. «Что почему?» – «Почему я не могу разговаривать?» – «Потому что некоторые люди огорчаются, когда слышат по-английски. Нам будет более легче добыть их содействие, если ты будешь держать губы закрытыми». – «Что?» – «Заткнись». – «Нет, что это за слово ты употребил?» – «Какое?» – «На ä ». Я почувствовал себя очень гордо, потому что знал одно слово английского, которое герой, американец, не знал. «Добыть. Это как заполучать, брать, приобретать, заручаться или овладевать. А теперь заткнись, поц».