Майкл Шейбон - Потрясающие приключения Кавалера & Клея

Никто, даже Томми, не сказал бы наверняка, долго ли Джо прожил в Эмпайр-стейт-билдинг, но было ясно, что все это время он работал как проклятый и читал много комиксов. На полу лежали десять кип бристольского картона – все листы до единого покрыты аккуратными панелями с карандашными рисунками. Поначалу Сэмми так ошеломило количество полос – четыре тысячи или даже пять, – что он толком не вглядывался, однако заметил, что они все не отконтурованы. Джо работал грифелями разных калибров, и карандаш его передавал игру света, и массы, и теней, которую обычно изображают тушью.

Помимо раввинов, нашлись эскизы с шарманщиками, солдатами в кирасах, красивой девушкой в платке, во всевозможных позах и за разнообразными занятиями. Эскизы с домами и повозками, уличные сценки. Вскоре Сэмми распознал затейливые шипастые башенки и ветшающие арки – очевидно, Праги; улочки с причудливыми домами ежились в снегу, мост со статуями бросал изломанную лунную тень на реку, переулки петляли. Персонажи – в основном евреи; стародавнего образца, облачены в черное, нарисованы с типическими для Джо изяществом и детальностью. Лица, отметил Сэмми, конкретнее, чуднее, уродливее, чем набор общепринятых комиксовых рож, который Джо выучил и использовал в прежних работах. Человечьи лица – искаженные, голодные, глаза предчувствуют ужас, но надеются на большее. Все, кроме одного. Один персонаж, в эскизах на стенах повторявшийся снова и снова, почти не обладал лицом – условные галки и дефисы комиксовой физиогномики упрощены до почти безликой абстракции.

– Голем, – сказал Сэмми.

– Похоже, он писал роман, – сказал Либер.

– Ну да, – ответил Томми. – Тут все про Голема. Рабби Иегуда бен Бецалель нацарапал ему на лбу слово «истина», и Голем ожил. А еще знаете что было в Праге? Джо видел настоящего Голема. Его отец держал его дома в чулане.

– Удивительная красота, – сказал Долгай. – Не терпится прочесть.

– Роман-комикс, – произнес Сэмми.

Он подумал о своем уже легендарном романе «Американское крушение иллюзий» – этом циклоне, что годами бестолково петлял по равнинам его фантазийной жизни, вечно на грани не то величия, не то распада, подхватывал персонажей и сюжетные линии, как дома и скот, отбрасывал и двигался дальше. Он успел побывать горькой комедией, стоической хемингуэевской трагедией, циническим уроком анатомии общества под Джона О’Хару, беспощадным городским «Гекльберри Финном». То была автобиография человека, не умеющего посмотреть себе в лицо, затейливая система уверток и лжи, не искупленная художественной отвагой саморазоблачения. С последнего подхода к снаряду миновало два года, и до сего мига Сэмми мог бы поклясться, что его стародавние мечты быть не просто писакой в комиксовом издательстве пятого сорта мертвы, как говорится, что твой водевиль.

– Елки-палки.

– Пойдемте, мистер Клей, – сказал Либер. – Я могу подбросить вас в больницу.

– Зачем вам в больницу? – спросил Сэмми, хотя и сам знал.

– Ну, я убежден, что должен его задержать. Надеюсь, вы меня поймете.

– Задержать? – переспросил Долгай. – За что?

– За нарушение общественного спокойствия, я так думаю. Или, может, за незаконное проживание примем. Наверняка администрация здания захочет подать иск. Не знаю. По дороге придумаю.

Сэмми заметил, как усмешка тестя съежилась в твердую пуговичку, а обыкновенно добродушные голубые глаза мертвенно остекленели. Такое лицо Сэмми видел у Долгая в галерее [15] После войны галерея Les Organes du Facteur переехала на Пятьдесят седьмую улицу и обосновалась через три дома от Карнеги-холла – неумолимо мигрировала на север и в культурную неактуальность за считаные мгновения до того, как сюрреализм пал под натиском кочевых племен акционизма, битников и поп-арта. , когда к тому являлся художник, переоценивающий свои работы, или какая-нибудь титулованная дама с почти целой виверрой на плечах и денежными ресурсами, количеством сильно превышавшими ресурсы умственные. Роза, кивая на торговые корни отца, называла это «играть продавца ковров».

– Это мы еще посмотрим, – сказал Долгай с расчетливой опрометчивостью и покосился на Сэмми. – У сюрреализма имеются агенты на всех уровнях государственной машины. Я на той неделе продал картину матери мэра.

Ваш тесть – тот еще кичливый фрукт, сказали глаза детектива Либера. Да знаю я, глазами ответил Сэмми.

– Прошу извинить . – В контору «Невидимых кремов Корнблюма» ступил новый гость. Молодой, симпатичный – эдаким бесцветным чиновничьим манером, – в темно-синем костюме. И с продолговатым белым конвертом в руке. – Сэм Клей? – произнес он. – Мне нужен мистер Сэм Клей. Мне сказали, я найду его…

– Здесь. – Сэмми шагнул к нему и забрал конверт. – Это что?

– Повестка о вызове в конгресс. – Молодой человек кивнул Либеру, двумя пальцами коснувшись шляпы. – Простите, что обеспокоил, господа.

Сэмми постоял, постук-тук-тукивая конвертом по ладони.

– Звони-ка ты маме, – сказал Томми.

Роза Саксон, Королева Любовных Комиксов, сидела за чертежным столом у себя в гараже, в Блумтауне, штат Нью-Йорк, когда ее муж позвонил из города и сообщил, что, если она не против, сейчас он привезет домой любовь всей ее жизни, с чьей смертью она уже почти совсем смирилась.

Мисс Саксон трудилась над текстом новой истории, которую начнет раскладывать по панелям ночью, когда сын отправится в постель. Это будет центральная история в июньском номере «Поцелуй-комиксов». Роза назовет ее «Бомба разрушила мой брак». История основывалась на заметке из журнала «Редбук» про юмористические трудности брака с ядерным физиком, работающим на сверхсекретной правительственной базе посреди пустыни в Нью-Мексико. За пишущей машинкой Роза не столько писала, сколько одну за другой планировала панели. С годами сценарии Сэмми не лишились детальности, но прибавили в свободе: он никогда не морочился с разъяснениями для художников, что и как рисовать. Роза так не умела и работать по сценариям Сэмми ненавидела. Ей нужно было все придумать заранее – сделать раскадровку, как говорили в Голливуде, – кадр за кадром. Ее плотно пронумерованные сценарии были операторскими экспликациями, съемочными сценариями эпосов за десять центов – скупая элегантность дизайна, удлиненные перспективы, глубина резкости, отчасти напоминавшие, как отмечал Роберт К. Харви [16] В своей блестящей работе «Искусство комикса: история эстетики». , фильмы Дугласа Сирка. Роза трудилась за громоздкой «Смит-Короной» и печатала с такой напряженной неспешностью, что, когда позвонил ее босс, он же муж, не сразу услышала трезвонящий телефон.

Комиксами Роза занялась после войны, вскоре после того, как к комиксам вернулся Сэмми. Сев за редакторский стол в «Голд стар», он первым делом вышиб неумех и алкоголиков, замусоривших издательский штатный список. Шаг был смелый и необходимый, но в итоге у Сэмми случился острый дефицит художников, особенно контуровщиков.