Майкл Шейбон - Потрясающие приключения Кавалера & Клея

В конце концов все это стало нестерпимо; настала пора, решил Джо, сказать хоть что-то , но в голову приходило только «пожалуйста, прости меня». Он принесет формальные извинения, будет просить прощения долго и униженно, сколько потребуется, отдастся на ее милость. Он обдумывал, и планировал, и репетировал эти слова, а столкнувшись с Розой в узком коридоре, просто взял их и выпалил.

– Слушай, – сказал он. – Прости.

– Что ты сделал?

– В смысле, за все прости.

– А. Это, – сказала она. – Ладно.

– Я понимаю, что ты, наверное, злишься.

Она скрестила руки на груди и уставилась на него – лоб широк и гладок, губы стиснуты в надутую гримаску сомнения. Джо никак не мог прочесть выражения ее глаз – оно все менялось и менялось. Наконец она опустила взгляд на веснушчатые руки, залившиеся розовым:

– У меня нет права злиться.

– Я тебе сделал больно. Я бросил. Свалил работу на Сэмми.

– За это я на тебя не в обиде, – сказала она. – Абсолютно. Да и он, я думаю, на самом деле тоже. Мы оба понимаем, почему ты уехал. Мы и тогда понимали.

– Спасибо, – сказал Джо. – Может, вы мне как-нибудь объясните.

– Но вот когда ты не вернулся, Джо… Когда ты прыгнул за борт или что ты там сделал…

– Тоже прости.

– Вот это мне было очень трудно понять.

Он потянулся к ее руке, сам поражаясь своей смелости. Роза дала ему подержать ее руку девять секунд, а потом отняла. Глаза ее от укоризны чуточку косили.

– Я не знал, как к тебе вернуться, – сказал Джо. – Я годами пытался, уверяю тебя.

И вдруг, к его изумлению, ее губы прижались к его рту. Джо вдавил ладонь в ее тяжелую грудь. Они боком врезались в деревянную стенную панель, сбив с гвоздика фотографию Этель Клейман. Джо зарылся рукой под молнию на Розиных джинсах. В запястье ему впились металлические зубы. Он ни на миг не усомнился, что сейчас она стянет джинсы, а он взберется на нее прямо здесь, в коридоре, пока Томми не вернулся из школы. Джо все понял неверно: она отгораживалась от него не злостью, а стеклом такого же неодолимого томления. Не успел он и глазом моргнуть, они опять стояли в коридоре, и верещание всевозможных сирен и сигналов воздушной тревоги внезапно смолкло. Роза поправила все, что он растрепал, застегнула джинсы, пригладила волосы. По щекам у нее размазалась краска помады.

– Хм, – сказала Роза. А потом: – Пожалуй, не сейчас.

– Я понимаю, – сказал он. – Пожалуйста, скажи когда.

Он имел в виду изобразить терпение и готовность к сотрудничеству, но вышло как-то пришибленно. Роза рассмеялась. Обхватила его руками, и он втирал размазанную помаду ей в щеки, пока совсем не исчезла.

– И как же тебе удалось? – спросила Роза. Кончики ее зубов от чая потемнели. – Спрыгнуть с парохода посреди океана?

– Я и не был на пароходе, – сказал Джо. – Я вечером перед этим улетел на самолете.

– Был же приказ. Медицинские заключения, я не знаю. Сэмми показывал мне копии.

Джо надел загадочную улыбку Кавальери.

– Верен кодексу, как всегда, – сказала Роза.

– Я все очень умно сделал.

– Не сомневаюсь, миленький. Ты всегда был умным мальчиком.

Он губами прижался к ее пробору. Темя заманчиво пахло ее любимым лапсангом – как спичечные головки.

– Что будем делать? – спросил он.

Она ответила не сразу. Отпустила его, попятилась, склонив голову набок, изогнув бровь, – дразнящая поза, которую он отлично помнил по прежним временам.

– У меня идея, – сказала Роза. – Давай ты подумаешь, куда будешь складывать эту свою чертову прорву комиксов?

Девяносто пять, девяносто шесть, девяносто семь. Девяносто семь.

– Сто два.

– Я насчитал девяносто семь.

– Ты ошибся.

– Нам понадобится грузовик.

– А я о чем?

– Грузовик и потом еще целый, бляха-муха, пакгауз.

– Я всегда хотел пакгауз, – сказал Джо. – У меня всегда была такая мечта.

Джо предпочитал не уточнять, сколько именно комиксов в сосновых ящиках его собственного изготовления – полные коллекции «Экшн» и «Детектив», «Черного Ястреба» и «Капитана Америка», «Преступление не окупается» и «Справедливость найдет виновного», «Иллюстрированной классики», и «Библии в картинках», и «Вжика», и «Вау», и «Зипа», и «Зута», и «Смэша», и «Крэша», и «Пепа», и «Панча», и «Потрясающих», и «Захватывающих», и «Великолепных», и «Популярных» – он собрал, однако в письме, которое прислали юристы корпорации «Риалти ассошиэйтс секьюритиз», владельцев Эмпайр-стейт-билдинг, все было очень четко. «Невидимые кремы Корнблюма» выселяются вследствие нарушения условий аренды, и это означает, что девяносто семь или же сто два деревянных ящика, набитые комиксами из коллекции Джо, – а также все остальные его пожитки – нужно либо вывозить, либо выбрасывать.

– Ну и выкинь их, – сказал Сэмми. – Делов-то?

Джо вздохнул. Весь мир, даже Сэмми Клей, который почти всю свою взрослую жизнь создавал и продавал комиксы, считал их хламом, а вот Джо их любил: за низкокачественное цветоделение, за плохо обрезанную бумагу, за рекламу пневматических винтовок, и танцевальных курсов, и кремов от прыщей, за подвальный запах тех изданий, что постарше, тех, что Джо отдавал на хранение, пока странствовал. А больше всего он любил комиксы за картинки и сюжеты, за вдохновение и усердие пятисот стареющих мальчишек, что пятнадцать лет грезили изо всех сил, преображая свои страхи и самообманы, свои мечты и сомнения, свои школьные образования и сексуальные извращения в то, чему лишь самое бестолковое общество способно отказать в статусе искусства. Комиксы не дали Джо рехнуться в психиатрической больнице Гуантанамо. Всю осень и зиму по возвращении на материк он дрожал в съемной хижине на берегу залива Шинкотиг в Виргинии, слушал свист ветра в щелях стенной обшивки, травился запахом горелых волос из старого электронагревателя, и лишь десять тысяч сигарет «Олд голд» и кипа «Приключений Капитана Марвела» (невероятная двухлетняя сага о борьбе Капитана с Мистером Майндом, червем-телепатом, претендующим на мировое господство) помогли ему навсегда одолеть тягу к морфию, которую он привез со Льда.

Он потерял мать, отца, брата и деда, друзей и врагов юности, любимого учителя Бернарда Корнблюма, свой город, свою историю – свой дом – и традиционный упрек комиксам – мол, это же просто легкий побег от реальности – полагал мощным аргументом в их защиту. В своей жизни он бежал не раз – из веревок, цепей, коробок, мешков и ящиков, из наручников и кандалов, из стран и от режимов, из объятий любящей женщины, из упавших аэропланов, и от опийной наркомании, и с целого замороженного континента, который старался погубить его любой ценой. Побег от реальности, считал Джо (особенно вскоре после войны), – это достойный вызов. До конца жизни он не забудет мирные полчаса чтения «Бетти и Вероники», найденных в уборной автозаправки: как он лежал с комиксом под пихтой, в скошенных солнечных лучах леса под Медфордом, штат Орегон, с головой погрузившись в этот разноцветный мир глупых шуток, толстых штрихов, шекспировского фарса и глубокой, почти восточной тайны двух юных богинь с большими зубами и осиными талиями, навеки запутавшихся в сетях неприязненной дружбы. Боль утраты – хотя Джо никогда не рассуждал в таких терминах – в те дни не оставляла его ни на миг, холодным гладким шаром застряла внутри, прямо за грудиной. За полчаса в рябой тени Дугласовых пихт, за чтением «Бетти и Вероники», ледяной шар растаял, а Джо и не заметил. Вот вам волшебство – не самоочевидная магия карточного манипулятора в цилиндре, не отважное и огрубелое мошенничество эскаполога, а подлинная магия искусства. Этот мир, эта их реальность, пожравшая и дом Джо, и его семью, изуродована и вывихнута чудовищно, если героический, ни в коей мере не легкий побег все по-прежнему презирают.