Майкл Шейбон - Потрясающие приключения Кавалера & Клея

– Ему не придется рисовать ни ящериц, ни дешевые фотики, ни вообще дрянь, которой они торгуют, – сказал Сэмми и, позабыв собственное предостережение Джо, прибавил: – Если Анапол согласится на мой план.

– Какой план? – сощурилась мать.

– Комиксы! – заорал Сэмми прямо ей в лицо.

– Комиксы! – Мать закатила глаза.

– «Комиксы»? – переспросил Джо. – Это что?

– Хлам, – пояснила Этель.

– А ты-то что знаешь? – парировал Сэмми и подхватил Джо под локоть. Почти семь утра. Если прийти позже восьми, Анапол урезает жалованье. – Комиксы – штука прибыльная. Я знаю одного парня, Джерри Гловски… – И он потащил Джо в коридор, в прихожую и к двери, точно зная, что сейчас скажет мать.

– Джерри Гловски, – сказала мать. – Нашел на кого равняться. Он же недоразвитый. У него родители – между собой двоюродные.

– Джо, не слушай ее. Я дело говорю.

– Да незачем ему тратить время на твои идиотские комиксы.

– Тебя не касается , – прошипел Сэмми, – что он делает. Не так ли?

И это, как Сэмми и предполагал, мигом ее заткнуло. На вопросе о том, что кого касается, зиждилась вся этическая доктрина Этель Клейман, и ключевой ее догмат гласил: не в свое дело нос не суй. Чудовищами ее личной демонологии были сплетники, мозгоклюи и каждой бочке затычки. С соседями она вела мировую войну и с подозрением, переходившим в паранойю, относилась к визитам любых врачей, коммивояжеров, городских служащих, членов синагогального совета и разносчиков.

Сейчас она повернулась и посмотрела на племянника.

– Ты хочешь рисовать комиксы? – спросила она.

Джо, опустив голову, плечом подпирал дверной косяк. Пока Сэмми с Этель ругались, он делал вид, будто в вежливом смущении разглядывает коротковорсовый горчичный ковролин, но теперь поднял голову, и настал черед смущаться Сэмми. Кузен смерил его взглядом с головы до пят, оценивая и остерегая.

– Да, тетя, – ответил Джо. – Хочу. Но у меня есть один вопрос. Что такое комикс?

Сэмми залез в свое портфолио, вытащил помятый и залистанный последний выпуск «Экшн комикс» и протянул кузену.

В 1939 году американский комикс, как доисторические бобры и тараканы, был крупнее и в громоздкости своей роскошнее позднейших потомков. Вдохновляясь форматом иллюстрированного журнала и объемом бульварного романа, за идеальную цену в один жалкий десятицентовик он предлагал читателю кричащую тяжесть шестидесяти четырех страниц (считая обложки). Как правило, качество внутренних иллюстраций бывало в лучшем случае отвратительным, однако обложки делались с претензией на некое журнальное мастерство и дизайн, на бойкость бульварщины. Обложка комикса в те ранние дни была афишей кино из грез, что длилось ровно две секунды, вспыхивало в голове и разворачивалось во всем своем великолепии за мгновение перед тем, как ты переворачивал эту обложку, открывая пачку сколотой скобками шершавой бумаги, и вспыхивал свет. Обложки зачастую рисовали от руки, а не просто контуровали тушью и раскрашивали, и занимались этим обладатели серьезных профессиональных репутаций, ремесленники от иллюстрации, умевшие изобразить опрятных лаборанток, закованных в цепи, и томных, подробных лесных ягуаров, и анатомически правильные мужские тела, и ступни, которые под такими телами не крошились. В руке эти увесистые первые выпуски «Уандер» или «Детектив» с цветными экипажами пиратских кораблей, индусами-отравителями и мстителями в лихих шляпах, с изобильным оформлением, одновременно стильным и грубым, даже сегодня как будто обещают приключения ненапряжного, но весьма нажористого сорта. Зачастую, впрочем, сцена на обложке не имела касательства к жиденькой кашице материала внутри. Между обложками – откуда ныне веет гниением и ностальгией, неотвратимым амбре блошиного рынка, – комикс 1939 года и художественно, и морфологически был весьма и весьма примитивен. Как все гибридные жанры искусства и пиджины, комикс начал с необходимого и очень плодотворного периода генетического и грамматического бардака. Люди, почти всю свою жизнь читавшие газетные комикс-стрипы и бульварные журналы, зачастую молодые и пока непривычные к карандашу, кисти для туши и жестоким срокам сдельщины, силились заглянуть за строгие пространственные рамки газетного стрипа, с одной стороны, и чистой распаленной многословности бульварного романа – с другой.

С самого начала среди педагогов, психологов и широкой публики комиксы принято было почитать просто низкими отпрысками газетного стрипа – он буйно цвел тогда и поблек с тех пор, его читали президенты и проводники пульмановских вагонов, в своей природной живости и изяществе он приходился гордым американским кузеном бейсболу и джазу. Срам и конфузность, навеки связанные с форматом комикса, отчасти объясняются тем, что даже в лучших своих проявлениях он неизбежно проигрывал вычурной роскоши Бёрна Хогарта, Алекса Реймонда, Хэла Фостера и прочих рисовальных королей газетной карикатуры, отточенному юмору и недетской иронии «Маленького Абнера», «Кошки Крезы», «Эбби и Слэтс», ровному, метрическому повествованию Гулда и Грея, «Бензинового переулка» или головокружительному, непревзойденному переплетению вербального и визуального в нарративах Милтона Каниффа.

Собственно говоря, поначалу и до совсем недавнего времени, до 1939 года, комиксы были не более чем репринтами, дайджестами самых популярных стрипов – их с корнем выдергивали из родной газетной почвы и запихивали между дешевыми блестящими обложками (без насилия и ножниц дело не обходилось). Размеренный газетный темпоритм – три на четыре панели, с пятничными клиффхэнгерами и кратким пересказом предыдущих событий по понедельникам – на просторах «забавных книжиц» пострадал: то, что было величаво, увлекательно или истерически смешно раз в день по чайной ложке, выходило дерганым, занудным, статичным и чрезмерно затянутым на страницах, скажем, «Мор фан» (1937) – первого комикса, который купил Сэмми Клейман. Отчасти поэтому, но также и для того, чтобы не платить солидным синдикатам за право на перепечатку, первые издатели комиксов стали экспериментировать с оригинальным материалом, нанимали художников или редакторов, чтобы те создавали собственных персонажей и стрипы. Художники эти, если и обладали опытом, обделены были, как правило, и успехом, и талантом, а тем, кто обладал талантом, недоставало опыта. В последнюю категорию попадали в основном иммигранты, или дети иммигрантов, или мальчики только что с автобуса из захолустья. Все они грезили, но, с учетом их фамилий и отсутствия связей, не имели шансов проникнуть в заносчивый мир обложек «Сэтердей ивнинг пост» и рекламы лампочек «Мазда». Многие, следует прибавить, не умели даже реалистично изобразить непростой, спору нет, телесный отросток, каковым рассчитывали зарабатывать на жизнь.