Тан Тван Энг - Дар дождя

Я беспомощно покачал головой.

– Не знаю. Все, что я знаю, – это то, что ваша страна нападет на мою.

– Вторжение в Малайю означает, что мы снова станем врагами. Что мы скоро снова войдем в круг боли и попыток ее искупить. Именно это имел в виду твой дед.

Он замолчал, смотря на гостей, которые смеялись и чокались бокалами.

– Но я хочу, чтобы ты всегда, даже когда мы будем сражаться не на жизнь, а на смерть, помнил одну вещь. Всегда помни, что я тебя люблю и что эта любовь началась в глубине времен.

Эндо-сан протянул руку и осторожно тронул меня за плечо. Потом посмотрел на дом.

– Там твоя комната? – приподняв бровь, он указал на ряд смотревших на нас окон.

– Да.

– Можно взглянуть?

Вечеринка осталась у нас за спиной. Это была первая экскурсия Эндо-сана по нашему дому, но когда мы проходили по комнатам первого этажа и поднимались по лестнице, я видел, что он узнавал обстановку по моим описаниям. Мы поднялись на второй этаж в полумрак моей комнаты. Я открыл окна, позволив ветерку приподнять тонкие шторы. Повернулся и посмотрел на Эндо-сана, а оркестр внизу заиграл фокстрот «Сияние луны». Он потрогал корешки моих книг и мягко подшутил над моими опытами в каллиграфии.

– Ты делаешь успехи, – заметил он, кладя листы рисовой бумаги обратно на стол.

Потом взял другой лист и рассмеялся с удовольствием в голосе.

– Ты, я вижу, решил скопировать рисунок Мусаси.

Я посмотрел через его плечо на портрет Бодхидхармы, не понимая, что имелось в виду. Этот монах вместе с Забытым императором преследовали меня во сне с тех самых пор, как я услышал рассказ деда.

– Какой рисунок Мусаси?

– Портрет Дарумы, который висит у меня дома.

– Нет. Это портрет китайского монаха, Бодхидхармы, который отрезал себе веки, чтобы никогда не спать. Мне про него дед рассказывал.

– Филип, это один и тот же человек.

Я тут же увидел, что действительно бессознательно повторил рисунок Мусаси, тот самый рисунок, копию которого нарисовал Эндо-сан, и на долю секунды увидел, что все – и мы все, и каждый миг времени – были чем-то между собой связаны. Комната наполнилась золотистым светом ярче, чем солнце, и все вдруг стало таким ясным, таким понятным, что я тихо вздохнул и закрыл глаза, надеясь запечатлеть это в памяти своего сердца. Я чувствовал полный покой, поднимаясь выше и выше во всеобъемлющем понимании. Я видел все – от начала и до конца, а потом с нового начала. И тут миг вечности кончился, полная ясность и абсолютное умиротворение исчезли; и хотя тогда я этого еще не знал, мне предстояло искать их всю оставшуюся жизнь – и не найти.

Эндо-сан не сводил с меня неподвижного взгляда.

– Сатори, – прошептал он.

Я не стал провожать Эндо-сана, предпочтя пройтись среди гостей. После пережитого в комнате я всматривался в их смеющиеся лица, видел их жесты и телодвижения и чувствовал отчуждение и даже холод. Я не имел ни малейшего представления, насколько скоро и молниеносно все вокруг должно было измениться.

Роберт Ло, владелец консервного завода «Лаки-Форчьюн» в Баттерворте, напился и теперь отчитывал Монки Харгрейвза за то, что тот напечатал в своей газете список подписавших антияпонскую петицию членов Китайской торговой палаты. Монки, принявший на грудь не меньше, стукнул Роберта Ло кулаком, и оба свалились на землю. Другие гости вступились каждый за своего – и я понял, что два пьяных дебошира дали им повод выплеснуть накопившееся раздражение. Я слишком устал, и мне было плевать.

Китайский торговец оловом ударил японского фотографа, снимавшего драку, и дебош набрал обороты, приняв угрожающие масштабы. На помощь торговцу оловом пришли другие китайцы, а японцы сбежались поддержать своего. Раздались крики; я задумался, что предпринять, и тут прозвучал выстрел.

Все немедленно стихли и замерли. Проследив за их взглядами, я обернулся. На освещенном снизу балконе разгневанным ангелом стояла Изабель в медленно развевавшейся на ветру белой юбке. В руках у нее был винчестер.

– Довольно. Вы что, хотите испортить моему отцу праздник?

Я рассмеялся, и напряжение спало. Рядом взорвалась вспышка, кто-то ее сфотографировал. Дед зааплодировал, и другие последовали его примеру. Оркестр подхватил оборвавшуюся мелодию, а подошедшие официанты навели порядок.

– Ты пьян? – спросил меня подошедший сзади Кон. – Выглядишь потерянным.

– Так я себя и чувствую, – ответил я, радуясь его появлению. – Где твой отец?

Он указал туда, где Таукей Ийп разговаривал с моим дедом.

– Они друзья? – спросил я.

– Они познакомились в Гонконге перед Первой мировой войной.

– Так мы почти семья, – сказал я, и снова подумал о миге откровения и просветления, пережитом в комнате и показавшем, как мы все друг с другом связаны. – Спасибо, что предупредили нас о бомбе. Вы спасли жизнь моему отцу и, скорее всего, всем остальным. Я этого не забуду.

– Я тоже. Отец просил тебе передать, что мы какое-то время присмотрим за господином Хаттоном. Чтобы убедиться, что он в безопасности.

Я посмотрел на него долгим пристальным взглядом, в страхе за его будущее, за наше будущее.

– Сегодня мне сказали, что японцы скоро высадятся в Малайе.

– Знаю, и это заставляет меня кое о чем спросить.

Меня царапнула подавленность в его голосе, и я подумал: «Неужели этот вечер никогда не кончится»?

Убедившись, что мы стоим в удалении от толпы, он произнес:

– Ты решил? Насчет предложения Эджкома?

Я кивнул, спрашивая себя, окажутся ли наши решения одинаковыми. Уже несколько недель я думал над этим планом и пару раз едва поборол искушение спросить совета у Эндо-сана. Но это было невозможно. Мне не хотелось ставить его в затруднительное положение. Если бы его правительство действительно вторглось в Малайю, ему пришлось бы либо предать родину, умолчав о сто тридцать шестом отряде, либо предать мое доверие. Я горько посмеялся над собой, вспомнив слова учителя, сказанные этим вечером, и почувствовал облегчение, что ему не доверился. В то же время меня огорчало, что у меня появились от него секреты, ведь когда-то я рассказывал ему абсолютно все. Что-то изменилось, и я не был этому рад.

– Ты думаешь, нам надо вступить в отряд?

– Я прекрасно им подхожу, и ты тоже. У нас уже есть нужные навыки, чтобы выжить.

– И ничего, что тебе придется сражаться с соплеменниками Танаки-сана?

– Я испытываю к своему сэнсэю огромное уважение и привязанность, как и ты к своему. Но будет война, и если японцы планируют устроить здесь то же, что они творили в Китае, я сделаю все, чтобы защитить свой дом. Это правильный выбор. Я знаю, что Танака-сан поймет и между нами ничего не изменится. К войне он никак не причастен.

Мне хотелось сказать то же самое про Эндо-сана, сказать, что он невиновен, но он только что раскрыл мне свои истинные намерения, свою осведомленность о будущем.