Даниэль Кельман - Ф

Его отца тянуло к морю. В нем говорила тоска его предков. В гавани Гамбурга он возлежал с какой-то женщиной, не зная ее имени, а она не знала его; вообще он их, женщин, не слишком жаловал, но эта была прямо мужиковатой, и было как-то легче. Потом он нанялся на кухню корабля, который направлялся в Индию, но затонул через три недели после выхода из гавани. Его плоть пожирали рыбы, настолько ему чуждые, что он и представить себе такого не мог; кости его обратились в кораллы, волосы – в травы морские, глаза – в жемчуг.

Его отец был темнокожим. Он был сыном помещика и служанки родом из Тринидада, черной как ночь. Пока он рос, никому не было до него никакого дело, и, наверное, в том было его счастье, но когда ему исполнилось пятнадцать, отец сунул ему денег, и он пустился странствовать по миру. Куда его тянуло, он и сам не знал; всякое новое место казалось ему похожим на предыдущее, а планов у него не было никаких. Время, думал он, прислонясь виском к окошку почтовой кареты, – всего лишь иллюзия. До него по этим холмам колесили другие, после него придут новые поколения, но холмы остаются прежними, и прежними остаются земля и небо. В принципе, и лошади прежние – так в чем же разница? Да и между людьми, размышлял он, разница тоже не то чтобы велика. А как иначе, если по сути своей все мы – один и тот же человек, всякий раз мечтающий о чем-то ином? Вот только имена сбивают с толку. Отбросить их – и все сразу становится ясно.

Осел он в маленькой деревушке. Местным его смуглая кожа была в диковинку – они еще такого не видали. Поначалу подковывал лошадей, затем сделался коновалом – чуял, где у них болит. Животные доверялись ему, люди не испытывали к нему ненависти. Он женился и произвел на свет семерых детей: одни умерли при родах, другие выжили, но, к его немалому удивлению, все они были белыми. Пути Господни неисповедимы, говорил он жене, и нам должно идти этими путями и не жаловаться.

Так он состарился. Он был доволен жизнью – первый в своем роду. Однажды вечером, выйдя в дождь, он встал перед домом на колени, изумленно огляделся кругом, закрыл глаза, склонился, словно собираясь прильнуть ухом к земле, – и поминай как звали.

Отец его, помещик, был алхимиком, так и не сумевшим сотворить золото – в чем, впрочем, не было ничего удивительного, ведь этого ни у кого не получилось. Он жил в своем имении, открытом всем ветрам, заделал дюжину, а то и больше, детей служанкам, в том числе негритянке из Тринидада, умевшей врачевать и колдовать, так и не женился и долго размышлял, католиком ему бы хотелось быть или протестантом. Негритянка же часто думала о местах, откуда была родом, – вспоминала жару, вспоминала дожди, легкие, как сам воздух, мощь солнца и ароматы растений. Она лелеяла своего темнокожего мальчика, целовала его, прижимала к себе, когда только могла – а бывало это не так часто, ведь ей приходилось трудиться в поте лица, и когда он решил покинуть дом, она поняла, что он не вернется.

Помещик тем временем мучился зубами. Они выпадали один за другим, и временами боль буквально сводила его с ума. Однажды смурным утром ему стало так худо от абсцесса челюсти, что пришлось улечься в постель. Кто-то, кого он уже не узнавал, прижал к его лицу букет резко пахнущих трав. Полчаса спустя он скончался от заражения крови – и поминай как звали.

Его отца возвеличила великая война. Под Льежем он потерял три пальца, под Антверпеном – ухо, под Прагой – руку, увы, не ту, на которой к тому времени недоставало пальцев. Но он был искусным мародером, знал, где пахнет золотом, и, накопив достаточно, уволился со шведской королевской службы и приобрел усадьбу. Женился, завел троих детей и вскоре сам был убит мародерами. Происходило это долго и мучительно, они разное на нем испробовали, пока жена с детьми прятались в подвале. Когда вломившиеся в дом скрылись, он был еще жив, но родные с трудом узнали его в том, во что он превратился. Протянув еще два дня, он скончался, но напоминает о себе по сей день: бывает, кто-то видит его фигуру – по всей видимости, дух, – который устало бродит по дому.

Мать его была женщиной необыкновенной. Ей снились чрезвычайно живые сны, и временами ей казалось, что она может заглянуть в будущее или увидеть нечто, происходящее далеко от нее. Родись она мужчиной, перед ней открылось бы множество дверей, ее ждала бы великая судьба. Однажды ей приснился одноногий, одноглазый старик, прячущийся в каком-то сарае. Он чувствовал, как стынут его члены, как холод сжимает горло, и смеялся, словно с ним в жизни не происходило ничего столь же занимательного. Но прежде чем тот отдал Богу душу, она проснулась.

Ее увлекало то одно, то другое. Она тайком вскрывала трупы, благо их было вдосталь – война длилась уже так долго, что успели состариться люди, никогда не знавшие мира. Она изучала мышцы, фасции, нервы, в промежутке родила пятерых детей, трое из которых выжили – но тут ей на голову упала черепица. В этом не было ни Божьего промысла, ни воли судьбы: просто кровельщик попался неумелый, – и поминай как звали.

…Отец ее сперва был разбойником. Мать его бросила, и воспитывала его крестьянская чета, нуждавшаяся в дешевой рабочей силе. Кормили его скудно, и вскорости он сбежал.

Лесов вокруг было просто невообразимое множество. Леса не подчинялись законам; тех, кто решался туда забрести, не хранил Господь и не мог защитить ни один князь земной. Некоторое время он грабил путников и спал в норах, пока однажды перед ним не предстала ведьма – уродливое создание, укрытое копной волос и усеянное бородавками, на треть жена, на треть муж, на треть – рогатый кабан. Она жрала что-то маленькое, окровавленное, может быть, олененка, а может, и человеческого детеныша – посмотреть он не отважился. Ведьма подняла голову: глаза у нее были ядовито-зеленые, зрачки – крохотные точки. Он понял, что та видит его насквозь и никогда не забудет. И бросился наутек, прерывисто дыша. Ветки хлестали его по лицу. Настала ночь, за ней новый день. Не помня себя от изнеможения, он достиг городских стен.

Там он остался и стал управляющим – домами, полями, имениями. Родил девятерых детей, из которых выжили лишь три девочки. Завел друзей, заработал денег и жил так, словно позабыл, что проклят. Дочерей своих он воспитывал, как сыновей, и гордился ими. Они повыходили замуж и подарили ему внуков. Семейство их слыло добрыми католиками, как и весь город; каждое воскресенье он ходил в церковь и покупал у священника вечное благо для своей души. Поговаривали, что скоро начнется война, но он в это не верил. Но однажды ночью ведьма явилась ему: он видел ее совершенно ясно, хотя в комнате было темно, а сама она была чернее ночи. Его нашли на следующее утро – и поминай как звали.