Даниэль Кельман - Ф

Кроме того, мама почти ничего не знала об этом доме. И кое-что объяснить ей было нельзя.

Два месяца назад Мари пришла из школы, сбросила ранец и улеглась на ковер, чтобы послушать шум дождя. Она то и дело поднимала руки, прищуривалась и всматривалась в очертания пальцев на фоне белого потолка. Позвонила Лене, позвонила Георгу, но их обоих не оказалось дома; попробовала позвонить Натали, у которой уже был свой мобильный, но и та не брала трубку. Тогда Мари поднялась на верхний этаж. Там, на чердаке, была комната, набитая пустыми чемоданами, – раньше Мари забавлялась тем, что часами открывала их, закрывала, ей доставляло радость забираться в них, перелезать из одного в другой, но в одиннадцать лет сие занятие было уже не столь волнительным. В другой комнате стояли шкафы, набитые постельным бельем, полотенцами и всяким вышитым тряпьем; запершись в ней, она сидела и слушала, как стучат капли по крыше. Потом вышла в коридор и приоткрыла дверь в соседнюю каморку. Там стояли стул и столик, стены были оклеены пожелтевшими от времени обоями в выцветший коричневый прямоугольник. Окно было грязное; по всей видимости, Лигурна тут никогда не прибиралась. Поначалу Мари собиралась заглянуть внутрь, но потом осторожно прикрыла дверь и спустилась вниз. И только в своей комнате, усевшись за стол, включив лампу и раскрыв тетрадь по математике, она остолбенела от ужаса. Наверху, за столиком, кто-то сидел, ссутулившись, оперевшись локтями на стол, запустив пальцы в волосы, и смотрел на дверь. Она это четко видела, просто не сразу осознала; только потом, в памяти, все встало на свои места. Вот только лица его она вспомнить не могла. И вот как объяснить родителям такое? Даже Лигурна бы не поверила.

Она съела рис, горошек и десерт, затем направилась к двери в мамину комнату, постучала и вошла.

– Почему не стучишь? – лежа на кровати, спросила мать. Она учила текст. – Ладно, заходи, садись. Проверишь меня? – она протянула девочке листы.

Всего-навсего три страницы. На первой значилось следующее:

7/4 – ДНЕМ, В ПОМЕЩЕНИИ – КВАРТИРА ЭЛЬКЕ

ЭЛЬКЕ и ЙЕНС сидят рядом за столом.

ЭЛЬКЕ: Дальше так продолжаться не может, Йенс.

ЙЕНС обеспокоенно качает головой.

ЭЛЬКЕ (продолжает): Ты это понимаешь, и я это понимаю.

ЙЕНС: Хольгер тоже понимает.

ЭЛЬКЕ: Давай не будем о Хольгере.

ЙЕНС: Как я могу не говорить о Хольгере? Ведь он стоит между нами.

ЭЛЬКЕ: Он мой муж, отец моих детей.

ЙЕНС: А я тогда кто?

ЭЛЬКЕ смотрит ему в глаза.

ЭЛЬКЕ: Ты – все!

– Эльке – довольно противоречивая героиня, – произносит мать. – Порой мне кажется, что мы близки по духу, но потом она вновь делается мне чужда.

– Откуда взялся мир? – спросила Мари.

– Ей хочется быть свободной. Для нее нет ничего важнее свободы. Но она понимает, что несет ответственность. И пытается как-то жить с этим противоречием.

– Его создал Бог, но сам-то Бог откуда взялся? Он что, создал сам себя?

– Я тебе уже говорила, кто будет играть Йенса?

– Если говорить, что все создал Бог, то это вовсе не ответ. Откуда все взялось?

– Откуда все взялось?

– Да, откуда?

– Мирзо Капю!

– Что?

– Не чтокай. Правильно говорить не «Что?», а «Прошу прощения?». В главной роли будет Мирзо Капю! Ты его видела по телевизору.

– Я не смотрю телевизор. Я смотрю только дивиди. Двоюродный брат Лены нам вчера «Звездные войны» записал.

– Нельзя просто взять и объяснить, откуда взялся мир. Миру не нужна причина. А Мирзо Капю получил главную телевизионную награду.

– Было бы гораздо проще, если бы никакого мира не было, – Мари забралась под одеяло. – Ни людей, ни машин, ни деревьев, ни звезд… Все эти медведи, муравьи, песок в пустыне и на других планетах, вода в реках, Георг, китайцы, всякое прочее – этого всего так много!

– Но в характере Эльке заложен потенциал развития, история может принять самый неожиданный оборот.

Под одеялом было темно, но не совсем – немного света туда все-таки проникало.

– Я могу сегодня поспать с тобой?

– Нет, в другой раз. Мне надо учить роль.

– Но тут ведь всего три страницы! – Мари приподняла краешек одеяла, чтобы глотнуть воздуха. Сквозь образовавшуюся щель было видно мамино трюмо, висевшее над ним зеркало, угол окна и картину с плюшевым мишкой, еще совсем недавно висевшую у отца.

– Три страницы, двадцать или сто – не в этом дело, – раздраженно ответила мать. – Нужно войти в роль. Мне нужно найти нужную трактовку!

Мари закрыла глаза. По телу разлилась тяжесть. До нее доносилось, как мать бормочет: «Он мой муж, отец моих детей», затем опять – «Он мой муж, отец моих детей!» Потом она, видимо, ненадолго заснула, потому что мать легонько растолкала ее, взяла за руку и повела по коридору; в детской переодела ее, сняла с нее рубашку, штаны и белье, надела пижаму, уложила, накрыла одеялом, поцеловала, коснувшись кончиками волос щеки – щекотно. Все это время Мари думала только о том, что мать не повела ее чистить зубы – забыла; бывает же везение. Потом за ней захлопнулась дверь, и Мари осталась одна.

По потолку гуляли слабые отсветы уличного фонаря. Было слышно, как шуршат о стену дома ветви яблони. Как воет ветер. Натянув на голову одеяло, Мари слышала теперь только шорох материи, но, если лежать смирно, совсем смирно, даже не дыша, то вообще ничего не было слышно, мира словно не существовало, да и самой Мари тоже – почти. Примерно так, наверное, чувствуешь себя, если ты – камень и лежишь себе, лежишь, а время проходит. День, год, сотня лет. Сто тысяч лет. Сто раз по сто тысяч.

При этом и один-то день довольно длинный. Еще так много дней до летних каникул, а уж сколько до Рождества! А сколько лет пройдет, пока станешь взрослой! И в каждом году будет много дней, в каждом дне – много долгих часов, а в каждом часе – целый час минут. Что же нужно сделать, чтобы все они прошли, как только старым людям удалось состариться? Что они только делали с таким количеством времени?

Деревья уже были расцвечены разными цветами, но листва еще не опадала. Мари возвращалась из школы – на плече ранец, в руке телефон, – и увидела, что у ворот сада стоит мужчина и кого-то ждет.

– Мари?

Девочка кивнула в ответ.

– У тебя есть минутка?

Артур оказался высоким и бледным; стоял, чуть наклонившись вбок, как будто у него болела спина; волосы его были растрепаны. Он придержал дверь машины, чтобы она могла забраться внутрь; сиденья пахли свежей кожей, на полу не было видно ни грязи, ни даже самого крохотного фантика.

Прошло два месяца с тех пор, как она получила от него письмо. Это было первое настоящее письмо в ее жизни; Лигурна просто положила конверт рядом с ее тарелкой, словно в этом не было ничего необычного. Впрочем, ее и так не особенно интересовали дела их семьи: после того, как мать объявила, что им придется с ней расстаться, еда стала еще хуже, чем прежде, на полках стала собираться пыль. Мама сказала, что и дом этот они долго содержать не смогут – даже если бабушка с дедушкой будут помогать, он им все равно не по карману. Мать по этому поводу грустила, а Мари считала, что это к лучшему. Ей этот дом никогда не нравился.