Васкен Берберян - Дети разлуки

– Молодец, Бакунин!

Из сада послышалось высокое жалобное гиканье. Пролетела сова.

– Ты, например, знаешь больше его, – продолжал Азнавур. – Ты уже трогал женское тело.

Микаэль промолчал.

– Тебе нравится Франческа? – настаивал друг.

– Вполне, – соврал он.

– Она просто идеальна.

– Она не идеальна, она идеальна для меня, – поправил Микаэль.

Они надолго замолчали. Слышно было, как храпит кто-то из их товарищей.

– Как ты думаешь, мы можем познать только ту реальность, в которой живем и которую можем потрогать руками? – неожиданно спросил Микаэль, меняя тему.

– Бакунин, прошу тебя, сейчас не время философствовать, – устало ответил друг.

– Нет, правда. Как думаешь, существует другой мир за пределами нашего, реального, который мы ощущаем?

– Почему ты меня об этом спрашиваешь?

– Ответь!

– Не знаю. Может, да. Ведь есть же сны.

– Нет, я не говорю про то, когда ты спишь.

Азнавур не понимал.

– Я говорю, когда ты, скажем, просто гуляешь или учишься, словом, в любой момент перед тобой возникает другая реальность, ты видишь ее, ощущаешь и вдруг как бы оказываешься внутри ее. – Микаэль прервался, подбирая нужные слова. – Когда ты как бы живешь жизнью другого человека, – добавил он тихо. – Жизнью, полной мучений, в местах, которые тебе не известны, и в ситуациях, в которые ты никогда не попадал раньше. Кажется, будто это театр. Там все печальнее, жестче и трагичнее. Может быть, для того чтобы ты больше ценил реальную жизнь, которая, несмотря ни на что, вовсе не такая уж мучительная.

Он замолчал, испугавшись, что зашел слишком далеко, и прислушался, надеясь получить хоть какой-то ответ от друга, всего пару слов, которые могли бы утешить его. Но на соседней кровати никто не шевельнулся. Тишина.

– Я смутил тебя? – спросил Микаэль, приподнявшись на локте.

Грудь его друга медленно вздымалась и опускалась, потом Микаэль услышал храп и понял, что говорил в пустоту.

Кровь хлещет изо рта …

Мальчики завтракали в спешке горячим шоколадом и бутербродами с джемом. В то утро строгая дисциплина, обычно царившая за столами, отсутствовала, потому что никто из монахов еще не спустился к завтраку.

Азнавур поставил на стол свой поднос и сел рядом с Ампо.

– Парелуис! [31]

Ампо пробурчал в ответ что-то непонятное с набитым ртом. Микаэль, сидевший напротив, ничего не сказал.

– Ты что, не хочешь есть? – спросил его Азнавур.

– Немного джема.

– Говорит, что его тошнит, – влез со своими объяснениями Ампо.

Микаэль отодвинул от себя поднос. Кусок хлеба с намазанным джемом лежал в крошках на подносе. Чашка еще была полна горячего шоколада, свернувшегося по краям.

– Это не удивительно. Сначала не спит по ночам, а потом плохо себя чувствует! Что вы там рассказывали друг другу вчера? – бросил как бы между прочим Ампо с типичным сирийским акцентом и неизменной слабой «эр».

– О фантазмах говорили, правда, Бакунин?

Отец лежит ничком на земле, безжизненное тело среди разбросанных заготовок, кусков кожи, чуть поодаль валяется открытая металлическая банка. Кажется, будто это только что взорвавшаяся мина разбросала вокруг мельчайшие сапожные гвоздики .

Ты смотришь на него ошарашенно, как зритель на спектакле-гротеске .

– Как это случилось? – спрашивает офицер у охранников, толкущихся в мастерской .

Тут же в толпе стоят Кривой и его приятель, с досадой качают головами .

– Мы тут ни при чем, мы были на обеде, – решается ответить пожилой заключенный .

Охранник наклоняется над отцом и поворачивает его на спину .

– По-моему, он покончил с собой, – констатирует охранник .

– Это еще надо установить, не будем терять времени, – приказывает офицер .

Микаэль сполз с лавки на пол, ударившись головой о плитку.

– Ты что? Шутишь? – удивленно и испуганно спрашивает Азнавур.

Охранник пинает его ногами, но этого недостаточно. Тогда он запрыгивает на него сверху. Тело отца кажется кукольным: ноги дергаются, голова и руки болтаются, как у марионетки …

– Скорее! Бакунину плохо!

На полу в столовой Микаэль дергался в жестоких конвульсиях. Взволнованные товарищи окружили его, пока Азнавур старался держать ему голову.

– Черт, кровь, у него идет горлом кровь! – воскликнул он, увидев на шее и подбородке друга подтеки красного цвета.

– Нет, его стошнило. Это просто вишневый джем, – поправил его Ампо, растерев пурпурную массу между пальцев.

– Давайте поднимем его. Волк уже идет, – сказал кто-то, запыхавшись.

Взгляд Габриэля блуждал по бесчувственному телу отца. Маленький человек, он казался еще меньше в огромной, не по размеру, одежде. После каждого удара ногой у него изо рта вырывался поток крови. Габриэль стоял, не двигаясь, и смотрел на это мучение, будто охваченный нездоровой страстью мазохиста, стараясь ничего не пропустить, огнем выжечь в памяти.

В какой-то момент офицеру это надоело, и он наклонился с раздраженным видом, приподнял голову Серопа и внимательно всмотрелся в его лицо.

– Кончено, – сказал он. Потом неожиданно раздвинул ему челюсть и засунул пальцы в рот, проталкивая их все глубже, будто хотел схватить желудок и вывернуть его наружу. Когда он вынул руку и разжал кулак, с ладони скатились десяток гвоздиков и запрыгали по полу. – Этот болван пропустил свои потроха через мясорубку! – воскликнул он, покачав головой.

Острая боль пронзила Габриэля, и он дернулся, как попавшая на крючок рыба.

– Черт! – Офицер поднялся и, увидев Габриэля в толпе, направился к нему, вытирая на ходу руку куском тряпки. – Мне жаль, армянин, – сказал он, слегка дотронувшись до него ушанкой.

Габриэль посмотрел в глаза этому человеку, надеясь прочитать там хоть немного сострадания.

– Мне жаль, – повторил тот, – гвоздей.

Кривой и его приятель подавили смешок.

Два охранника подняли тело. На мгновение Габриэль почувствовал желание броситься на них, но сдержался. Он не должен был поддаваться бесполезному бунту. Он уже был готов к худшему, когда его срочно вызвали в лагерь. Ему бы никогда не позволили просто так оставить работу, если бы речь не шла о чем-то серьезном.

– Куда вы его несете? – спросил он, когда охранники проходили мимо.

– За территорию, как и всех остальных. Мы похороним их весной.

– Подождите! – Рука отца свешивалась и волочилась по земле. Габриэль поднял ее. На мизинце сверкнуло кольцо. Он быстро и незаметно снял его и спрятал в карман.

Это было обручальное кольцо его матери.

Он смотрел вслед охранникам, пока те не исчезли за сугробом, потом вернулся в свой барак. Открыв дверь, он попал в самый разгар бешеной свары.