Васкен Берберян - Дети разлуки

Это было редкостью, чтобы она выходила из дома, разве что только вылить во дворе грязную воду из таза, а потом сходить набрать новой у общего фонтана. Или же собрать фрукты с растущих поблизости деревьев: инжир, груши, горсть маслин, но всегда в спешке, опасаясь, что дети остались дома одни и никто не присматривает за ее ангелочками. Это был первый за долгое время чистый и безоблачный вечер, звезды сверкали на небе, и ей захотелось выйти подышать свежим воздухом вместе с детьми.

Сероп где-то пропадал, пытаясь продать свои тапочки в соседних селениях. Часто он не появлялся дома по нескольку дней, пытаясь наладить продажу в процветающих поселках горной Этолии [34]. Иногда ему удавалось обменять пару-другую своих кундур на буханку хлеба, или домашнюю лапшу, или даже на целую курицу.

На самом деле голод был второстепенной проблемой в лагере, главной бедой была малярия. В лагере беженцы мерли как мухи. Каждое утро сюда приезжала повозка, запряженная худой, как скелет, ослицей. Погонщик звонил в колокольчик и ждал несколько минут. Родственники выносили, оплакивая и стеная, трупы своих родных, складывали их в повозку один на другой и, когда она трогалась, прощались с ними навсегда.

Луссиа-дуду умерла одной из первых. Сероп нашел ее однажды вечером лежащей на полу, с закатанными глазами, еще теплую, и остался с ней на всю ночь, зажег свечу и прочитал все молитвы, которым она его научила. На следующее утро он взвалил ее на плечи и, пройдя через весь лагерь с торжественностью священника, аккуратно устроил ее тело в свободном углу в повозке, умоляя погонщика никого не класть сверху.

– Позаботься о моей матери, – попросил он.

Потом, когда колеса повозки заскрипели по проселочной дороге, ведущей к кладбищу, Сероп почувствовал, как силы покидают его, и рухнул в отчаянии наземь среди луж и грязи.

– Ну, так что? Когда вы решите заговорить? – спрашивала Сатен детей, перекидывая через плечо переметную суму. – Не видите, как мне одиноко? – добавила она.

Близнецы засмеялись так мило и заразительно, что она ответила им тем же с легким сердцем. Потом она откинула портьеру и выглянула наружу. Фитиля не было. Во дворике стоял ее пустой стул, а вокруг валялась шелуха от семечек. Уже несколько дней она лежала дома больная, и говорили, что ее дни сочтены.

Лагерь был погружен во тьму.

Сатен повязала платок на голове и выскользнула наружу, как тень. Порыв теплого и влажного ветра обласкал ее лицо, и ей показалось, что природа обещает ей с завтрашнего дня перемены к лучшему. Она шла, плохо видя все вокруг, поскольку перед этим несколько часов вышивала цветы на тапочках. Оставалось еще несколько пар до тридцати – заказ, полученный от Капуто, – а потом Сероп отнесет ему всю партию и покажет с гордостью. «Смотрите, какие красивые», – скажет он, прежде чем получит оговоренную плату – пятнадцать драхм.

От одной этой мысли Сатен пробрала дрожь. Уже несколько дней им практически нечего было есть, и она даже собрала диких трав в поле, чтобы хоть что-нибудь пожевать. Ей казалось невозможным в скором времени располагать такой суммой денег. Они купили бы мясо, масло, горячий хлеб и какую-нибудь игрушку для детей, новую рубашку для Серопа, и если еще что-то осталось бы, то, может быть, духи для нее – роза и корица, такие же, как у Люси.

– Что вы хотите, чтобы мама вам подарила? – спросила она у близнецов и несколько секунд ждала, будто они действительно могли ей ответить.

Вот уже несколько месяцев Сатен разговаривала с ними, как с большими, словно они могли понять ее разговоры.

Но ей это было крайне необходимо, потому что дети были ее единственной компанией.

Малыши непонятно агукали, и мать посчитала, что они не согласны со списком подарков. Каждый хотел что-то другое.

– Если так, то я вам ничего не куплю, – пожурила она их.

Дети расширили глазки и замолчали. Но один из них снова заулыбался, и тут же его скопировал второй. У Сатен поднялось настроение, и она крепко прижала их к груди.

Спустя некоторое время она поднялась на лысый холм, испещренный зелеными камнями. Ветряная эрозия придала им странные формы. Один даже походил на рассерженного рычащего льва, и Сатен села на него верхом, положив суму с детьми в его распахнутую пасть.

– Ваш отец где-то здесь сейчас работает для нас, – сказала она детям, блуждая взглядом по горе Крионери. – Вы плод нашей любви. И неожиданность, потому что мы не ждали вас вместе. Но когда вы вышли из моего живота, потому что вы именно здесь были, вот здесь, девять месяцев, – и она погладила рукой свой живот, – мы были несказанно рады. – Потом, прижав их к себе, будто желая увериться, что оба младенца с ней в безопасности, она добавила: – Вы мое солнышко и моя луна. Разве может одно существовать без другой? – Затем она положила их так, чтобы они оказались лицом к лицу. – Посмотрите на себя, – потребовала она.

Братья улыбнулись, им понравилась только что придуманная мамой игра. Они протянули друг к другу ручки и дотронулись слегка, пальчик к пальчику. Ей было так смешно наблюдать, как два совершенно одинаковых создания делают одни и те же движения. Мать взялась за пухленькие запястья и решительно разорвала уже порядком истрепавшиеся тесемки. Потом она связала их вместе и бросила по ветру.

– Вот и все, – сказала она, следя за полетом этой единой теперь тесемки, пока та не исчезла в темноте. – Теперь вы неразлучны.

Она выпрямилась и глубоко вздохнула, затем подняла глаза к небу, усыпанному звездами.

– Сурп Астватц, – обратилась она к Всевышнему, подняв руки к небу, – храни их. И пусть проклят будет тот, кто сделает им плохо! – прокричала она со злостью, будто предчувствуя что-то. – Навсегда, – завершила она, обращаясь к луне, которая в этот момент выглянула из-за облака. Это была полная луна с серебристым ореолом. Лунный свет осветил голову Сатен. Она казалась Мадонной с двумя младенцами на руках.

Вселенная слушала ее в молчании, может быть, зная о жестоком роке, который был для нее уготован.

Сероп медленно шел с мешком на плечах по главной дороге Неохори.

Три дня он ходил под дождем и ветром и страшно устал. Чтобы как-то держаться на ногах, он ел аганари , дикие артишоки, колючие и безвкусные, смородину и плоды арбутуса. Он пил дождевую воду и один раз козье молоко, только что надоенное, которое один жалостливый крестьянин ему предложил. Днем он отдыхал в тени какого-нибудь дерева, а ночью спал в полуразрушенных хлевах.

Он заходил во все селения, какие попадались ему на пути, предлагая людям свои красивые кундуры ручной работы.

– Примерьте хотя бы, – говорил он, расставляя их на покрывале на главной площади.

Прохожие останавливались, бросали быстрый взгляд, кривили рот. Какая-то старушка даже пощупала пару. Но никто не захотел примерить и тем более купить.