Васкен Берберян - Дети разлуки

– Твою мать, где мой хлеб? – орал человек в рабочей спецовке и с остатками инея на лице, который быстро таял, стекая тонкими струйками. – Я оставил половинку под подушкой. Где она?

Червя окружили. На него зло смотрели и пинали.

– Я не знаю, – защищался он.

– Ты единственный здесь оставался.

– Тогда кто бы это мог быть?

– Мы работаем, а ты тыришь у нас хлеб!

В ярости они схватили его за руки и за ноги, раскачали и подбросили вверх.

– Подождите! – закричал Червь под потолком.

На его лице еще виднелись следы недавних побоев. Он еще не совсем оправился, и его освободили от работы на объекте. Но те, кто не работал, получали только половину дневного пайка, а иногда и вовсе не получали. Червь не выдержал голода и украл чужой паек. Но, по неписаному закону лагеря, хлебный вор приговаривался к смерти. Можно было украсть трусы, бритвы, расчески, но чужой хлеб – никогда. Это считалось самым подлым и неприемлемым преступлением, потому что хлеб – это святое и неприкосновенное.

Червяка подкинули и отступили, он грохнулся оземь с мерзким звуком треснувших костей.

– Нет, прошу вас, прошу пощады! – плакал он, корчась на полу.

– Отдавай хлеб! – Голос Горы заглушал все остальные.

– У меня его нет. Я был голоден.

Гора кивнул другим, и они наклонились, чтобы снова схватить истерзанное тело Червя. Габриэль отошел с чувством отвращения. Он не мог вынести еще одну пытку. Молча он поспешил к своему месту и, встав на колени, стал рыться в вещах.

– Хватит! – закричал он, вставая.

Остальные остановились и посмотрели на него с удивлением. Никто не имел права вмешиваться в сведение счетов, и уж тем более малолеток вроде него.

– Сколько не хватает? – спросил он, медленно приближаясь.

Гора отодвинул в сторону остальных и встал перед Габриэлем в полной уверенности, что напугает его своим ростом.

– Как думаешь восполнить?

– Я дам вам это, если вы оставите его в покое.

Габриэль протянул руку. На ладони лежал кусок хлеба.

– Ты хочешь отдать мне свой паек? Я правильно тебя понял? – спросил с недоверием тип в спецовке, не сводя глаз с краюхи.

Мальчик кивнул. Тот подскочил, схватил горбушку и тут же глубоко вдохнул ее аромат, будто хотел наполнить легкие этим душистым запахом.

– В следующий раз я сам разобью тебе морду, – поклялся Габриэль, наклонившись над Червем.

Бедняга попытался встать, но тут же повалился навзничь, застонав от боли.

Габриэль перехватил презрительный взгляд Горы, но не придал ему значения. Ему не позволили проводить в последний путь отца, даже молитвы прочитать. Взамен он спас жизнь другому человеку, пожертвовав очень дорогим, своим пайком. Он надеялся, что этого жеста хватит, чтобы Господь принял душу его отца, простив его в своем бесконечном милосердии.

От открыл дверь барака и вышел нетвердым шагом. Порывы ледяного ветра хлестали его по щекам, словно тысячи иголок вонзались в его плоть. Он направился к плацу, не зная, куда идти, под прицелом двух охранников на вышках. Было уже темно, и свет от фонарных столбов отбрасывал слабые тени на его ледяной покров. Собака на цепи бешено лаяла, бросаясь вперед и позвякивая железным ошейником.

Габриэль остановился, колени его подогнулись, и он осел в снег, смешанный с грязью. Он лежал так до тех пор, пока тепло его тела не растопило лед под ним. Куртка пропиталась ледяной водой, и холод пробрал его до костей. Он думал об отце, брошенном в кучу с другими трупами за большим сугробом.

В этот момент его охватила горькая уверенность, что он остался один на всем белом свете.

Осень 1938 года началась под плохим знамением и не обещала ничего хорошего.

Политическая обстановка в мире указывала на раскол, который в скором времени перерастет во Вторую мировую войну, самую чудовищную и безжалостную в истории, стоившую шести лет страданий, разрухи и истребления и пятидесяти пяти миллионов жизней.

Главные европейские силы медленно делились на два противоположных фронта: с одной стороны – немецкие нацисты и итальянские фашисты, объединенные пактом «оси» [32], с другой – Франция и Англия. На западе – Испания, истерзанная гражданской войной, в которой националисты генерала Франсиско Франко с помощью Гитлера и Муссолини победили молодую Республику, дав начало жесточайшей диктатуре. В сердце Европы агрессивная экспансионистская политика нацистов милитаризировала приграничные районы с Францией, игнорируя положения Версальского договора, санкционировала аннексию Австрии со стороны Германии, а в скором времени оккупировала бы Богемию и Моравию с последующим распадом Чехословакии.

Однако в Греции эти события не взволновали общественное мнение. Страна была маленькой, не имевшей веса в разгоревшихся политических играх, к тому же она находилась на задворках Европы, в самом низу Балканского полуострова. А главное – это была бедная страна. В Греции еще оставались следы турецкого ига, и она старалась изо всех сил справиться с множеством собственных тяжелых проблем: практически несуществующая промышленность, сельское хозяйство, не способное удовлетворить потребности населения… Миллион греческих и армянских беженцев, осевших там после завершения конфликта с Турцией, лишь ухудшили ситуацию.

Жители же Патры вынуждены были бороться еще и с настоящим стихийным бедствием: после почти библейской засухи, которая уничтожила большую часть урожая, осень принесла с собой ужасные ураганы и ливни, по разрушительной силе сравнимые с тропическими, которые снесли с лица земли гектары виноградников и вырвали с корнем даже столетние оливковые деревья.

– Больше не будет ни вина, ни оливкового масла. Это проклятие, – говорили крестьяне, осеняя себя крестным знамением.

Множество животных погибло от голода. Туши в полях, лесах, на берегах озер и даже на обочинах дорог медленно разлагались, наполняя воздух тошнотворной вонью. Великие западные болота были полны илистой воды, кишели комарами и их личинками.

После животных пришла очередь людей. Они умирали от так называемой болотной болезни – малярии. Сгорали от высокой температуры за несколько дней, с жестокими головными болями и черной мочой. Спасался только тот, кто мог купить хинин – экстракт коры хинного дерева с чудотворными свойствами.

Но большая часть населения была бедной, если не сказать нищей, и потому погибала.

И падала, как скот, по обочинам дорог.

– Ну что, погуляем? – спросила Сатен у детей.

Малыши смотрели на нее с удивлением.

Она хорошенько завернула каждого в одеяло и уложила в мешок, который сама сшила на машинке. Это была большая переметная сума из конопляного сукна с двумя карманами и длинной перекидной заплечной лентой. Изначально это был мешок из-под американской муки, которую Красный Крест иногда привозил в лагерь беженцев. С одного края мешка виднелась полустертая надпись « манитоба» [33], слово, значения которого Сатен не знала.