Рафаэль Жермен - Ежевичная водка для разбитого сердца

«Черт, до чего же сложная штука жизнь», – подумала я и не сразу поняла, что произнесла это вслух.

– Бог мой, ты совершенно права! – воскликнула Одреанна, когда я открывала дверь подъезда. – Ты совершенно, совершенно права.

Ее, казалось, странным образом утешила эта констатация: сложна не она, сложна жизнь.

Я услышала знакомый голос, еще не успев войти в квартиру. Я открыла дверь: он был там, сидел в кресле в гостиной напротив Никола с большим стаканом скотча в руке.

– Папа?

– Мать твою за ногу… девочки мои… скажите мне кто-нибудь, что я натворил, за что обеим моим дочкам разом не повезло в любви?

Никола на диване расхохотался, а мы с Одреанной в дверях хором прошипели сквозь зубы: «Па-па-а-ааа!..» одним и тем же униженным и уязвленным тоном. Ну чисто две девчонки, снова подумала я. И пожалуй, была недалека от истины.

– Что ты здесь делаешь? – наконец спросила я отца, который пытался, но не очень успешно, встать с кресла.

– Я беспокоился за мою малышку, такие дела! Одре, почему ты не сказала нам, куда идешь? Пришлось обзвонить всех твоих подруг!

– Что?

В вырвавшемся у Одреанны «что?» отчетливо слышалась нотка паники, и мне даже показалось, что она сейчас упадет в обморок от стыда, что меня насмешило.

– Папа, – сказала я с упреком. – Ты не знаешь, что ничего хуже нельзя сделать подростку? Звонить всем ее подругам? О чем ты думал?

– Я искал мою дочь, черт возьми! – Он, наконец, сумел встать, но, шагнув к нам, покачнулся.

– Ты пьян? – Я повернулась к Катрин, которая вышла из кухни с тарелкой колбасы. – Он пьян? – Она энергично кивнула.

– Это они дали мне скотч! – объяснил отец преувеличенно жалобным голосом. – Потому что виски у них нет…

– Извини, Жен, – сказал Никола и тоже встал.

– Его было так жалко, – ввернула Катрин. – Бедный Билл. Он был просто не в себе, девочки.

– Я правда был не в себе. Но теперь мне лучше.

– И потом, честно говоря… – добавил Никола. – Мы не могли устоять… твой отец – лучший в мире собутыльник!

Они чокнулись, смеясь, как два кретина, и снова сели.

– Ты звонил моим подругам ? – вмешалась Одреанна. – Ну, все, это капец: это хуже, чем конец света!

– Ладно, надо все-таки выбирать выражения, ты не находишь?

– Мой отец звонил моим подругам ! – Она посмотрела на меня так, что мне стало ясно: выбор выражений сегодня в меню не предусмотрен.

– Ну а что мне было делать, Одре? – воскликнул отец еще более жалобно. – Твоя мать довела меня до ручки. Она видела по телевизору репортаж о самоубийствах среди подростков и…

– ФИГНЯ?

– Ну, так ведь этот Билл, как его там, тебя бросил, и потом…

– Ты идиот, слышишь? Ты полный идиот!

Она пулей пронеслась через гостиную прямо в сапогах, но, не зная, куда идти, остановилась перед коридорчиком, который вел в комнаты.

– Жен, где твоя комната?

– Это не ее комната, это папин кабинет! – крикнул Ной, когда я указала на комнатушку, расположенную прямо за спиной отца. Одреанна, которая буквально вибрировала от возмущения и только ценой нечеловеческих усилий сохраняла то, что, видимо, считала последними остатками достоинства, обежала гостиную по кругу и метнулась в кабинет, временно служивший мне спальней, оглушительно хлопнув дверью.

– Может, дать ей кота? – предложил Ной.

– Не думаю, что это хорошая идея, мой волчонок.

С озадаченной и немного разочарованной гримаской он сел рядом со своим отцом.

– Непростая она, твоя сестра.

– Ной, – сказал ему Никола, легонько шлепнув по бедру, – ты еще знать не знаешь, что такое женщины.

– Нико! – возмутилась Катрин.

– Вот, кстати, и пример! – фыркнул мой отец, поднимая свой стакан. Они с Никола снова чокнулись, смеясь, как два жизнерадостных идиота, а Катрин отвесила кузену подзатыльник.

– Пойди извинись, – сказала я отцу, который тут же снова стал пытаться встать. – Не сейчас! Пусть остынет… Черт, папа… вырастив двух дочерей, ты мог бы быть поделикатнее, тебе не кажется?

– Я лучше, чем был, знаешь… спроси у матери…

– Ладно, знаю я все ваши байки…

У моей матери всегда был наготове целый ряд примеров толстокожести отца (способного, скажем, заявить посреди семейной ссоры: «Да ладно, хватит цепляться, достала уже. Давай трахнемся и забудем это»), которые сегодня казались очень смешными, но ей-то в свое время было не до смеха.

– Черт, это же нормально, что мы беспокоились, разве нет? Жози, конечно, хватила через край, но все-таки…

– Но как тебе пришло в голову приехать сюда? Я все опомниться не могу, что и Одреанне это пришло в голову…

– Ну, обзвонив всех ее подружек, я попытался пораскинуть мозгами… и сообразил… она только и говорила о тебе всю неделю, после того как ты побывала на ее дне рождения.

– Это правда? – В очередной раз я была очень польщена, даже слишком.

– Ну да… – сказал отец, которого это, кажется, тоже удивило. – И я подумал, что тебя ведь тоже бортанули…

– Хватит… ты не мог бы выразиться иначе?

Он посмотрел на меня так, будто я заговорила по-китайски.

– В общем, я позвонил тебе, но ты не отвечала. – Я действительно оставила свой телефон на столе в столовой. – Ну, вот я и приехал, как единственный мужчина. Жози осталась дома, на случай, если Одреанна вернется… О черт! Жози! Нам надо домой! Который час?

– Почти восемь.

– Сейчас начнется «Нэшенал Джиографик»! – взвизгнул Ной. Он питал всепоглощающую страсть к документальным фильмам о животных, которые показывают в этой передаче. – Идите разговаривать в столовую!

Восемь с половиной лет, и уже телетиран!

– Нам пора домой, – повторил отец и смешно заерзал, пытаясь встать.

– Я думаю, ты не сможешь вести машину, папа.

Катрин смотрела на меня, округлив глаза и энергично качая головой.

– Брось! Я ирландец! Лишний скотч или два…

Никола не оборачиваясь поднял руку и показал четыре пальца.

– О’кей, айриш-бой. Ты останешься здесь, – постановила я.

– Об этом не может быть и речи!

– Пап… я позвоню Жозиане и скажу ей, что ты напился. Неужели ты думаешь, что она позволит тебе сесть за руль?

– Я н-не п-пьян! – Он осекся, услышав, как у него заплетается язык, и от души расхохотался: – Ох, ничего себе…

– Вот именно «ох, ничего себе»! Давай, звони жене и оставайся с нами ужинать.

– Я уже поужинал, а вы идите, пожалуйста, все в столовую! – сказал Ной не по-детски властно.

Три часа спустя я легла в постель рядом с сестрой, которая в конце концов простила отца. Они долго говорили – я постаралась сделать так, чтобы никто им не мешал, – и она признала то, что давно уже поняла: что ее отец, при всей своей неуклюжести, без памяти любит ее. Ее не очень вдохновляла перспектива подняться завтра спозаранку, чтобы успеть заехать домой переодеться, прежде чем идти в школу (я предложила одолжить ей свитер, но все равно пришлось бы надевать те же джинсы два дня подряд, а она скорей пришла бы в школу с кучей дерьма на голове), зато она была возбуждена этой импровизированной ночевкой в квартире на Плато.