Рафаэль Жермен - Ежевичная водка для разбитого сердца

Была ли это экзальтация после встречи с психологом – ведь предупреждал же меня Никола? Как бы то ни было, не получив внятных ответов от Жюли Вейе, я решила, что хочу их и получу – от Флориана.

Я достала из кармана телефон. Если я стану думать, сказала я себе, если стану размышлять, то никогда этого не сделаю. Поэтому голова у меня была почти пустая и до странного ясная, когда я позвонила моему бывшему и с расстановкой сказала ему, что извиняюсь за свое утреннее поведение и что хочу с ним пообедать.

«Хоть такую малость ты мне должен», – добавила я, прекрасно зная, что Флориан, будучи человеком долга, не сможет отказать в подобной просьбе. Он согласился, слегка встревоженно, и мы распрощались, назначив встречу на завтра в полдень в ресторане неподалеку от его офиса. Такого рода план наверняка фигурировал в первой строчке списков «чего нельзя делать» в практических руководствах для женщин, переживающих несчастную любовь, но это дошло до меня только на следующее утро, когда отступать было уже слишком поздно.

Никола и Катрин, стоя посреди гостиной, взирали на меня с тем скорбным и беспомощным видом, с каким смотрят на людей в терминальной фазе.

– Я не знаю, что тебе сказать, – в третий раз повторила Катрин, а Никола рядом с ней кивал головой и сокрушенно мычал.

– О чем же ты думала?!

– Да, о чем ты думала?

– Ты же думала о чем-то или нет?

– Нет?

Они помолчали, глядя на меня, потом Никола снова спросил терпеливо, как врач:

– Жен… о чем ты думала?

Я сумела героически – казалось мне – пережить вчерашний вечер, не сказав им о свидании с Флорианом. Никола сидел в баре с Максимом, а я, несмотря на сообщения последнего (должна признать, очаровательные) и все более настойчивые звонки Никола, несокрушимо верившего в терапию сексом, отказалась к ним присоединиться под надуманным предлогом поджимающих сроков. Максим, сам будучи автором, прекрасно знал о сверхъестественной растяжимости издательских сроков, в конце концов понял, что я просто не хочу, и любезно пожелал мне доброй ночи.

Ной, чья социальная жизнь была куда насыщеннее моей, был на третьем детском празднике за три недели. Так что мы с Катрин устроили настоящий девичник с ДВД, коктейлями и суши, мололи чушь, глядя на красавчиков вампиров из «Настоящей крови» [51], объедались сырой рыбой и накачивались горячим сакэ. Несколько раз я готова была нажать на «паузу» и выложить Катрин мои новости, но представляла себе сокрушенную мимику, крики, усиленные действием алкоголя, и бесчисленные рекомендации, одна другой противоречивее… в общем, кончилось бы это плохо: смятение чувств, звонок Флориану в полубреду и, уж признаюсь, бег на заплетающихся ногах до бара Нико за срочной терапией сексом к Максиму. Нет уж, нет уж…

Я предпочла сосредоточиться на прекрасном вампире с внешностью викинга, который во многом напоминал Флориана и позволял мечтать о бывшем возлюбленном, как иные предаются фантазиям о недоступном актере. Я правильно сделала, говорила я себе, поглощая маки и запивая ее сакэ. Я правильно сделала. Я увижу Флориана, которого люблю, – дальше этого мои размышления не шли. Малейшая экстраполяция возымела бы последствия, которые я ни в коем случае не хотела разруливать, прекрасно зная, что неспособна разрулить что бы то ни было.

Итак, я повторяла про себя: «Я правильно сделала», лелея идеализированный образ мужчины, разбившего мне сердце. Кто-нибудь более разумный и менее пьяный мог бы мне заметить, что если я так убеждена, что правильно сделала, то почему же скрываю от лучшей подруги завтрашнее свидание, но я бы его вряд ли послушала, как не слушала и другой голос внутри себя, твердивший мне: «Скверный план, Жен. Очень скверный план».

Ночью меня преследовал бредовый кошмар: я видела, как мини-версия моего «я» колотится в стены моего сознания и кричит сквозь толстое антиздравосмысловое стекло, которое я сама установила: «Не ходи! Ты об этом пожалеешь!», а по другую сторону стекла, в обширной зоне неприятия действительности, где мне так вольготно жилось, мое другое «я» издевательски хохотало в смирительной рубашке.

Но назавтра мне пришлось-таки объясняться с друзьями. Я всерьез думала уйти, ничего им не сказав, но утренняя нестабильность сменила непрошибаемую уверенность вчерашнего вечера, и мне захотелось, чтобы меня успокоили, подбодрили. Думала ли я хоть на секунду, что Катрин и Никола похлопают меня по спине и скажут: «Браво, чемпионка! Блестящий ход!»? Вероятно. Вероятно также, что, как и вчера, я не хотела ни думать, ни размышлять. Я вошла в гостиную, где Никола работал, а Катрин читала пьесу, которую хотела поставить с труппой, сформированной пока только в ее мечтах (до этого было еще ох как далеко), и сказала: «Я иду обедать с Флорианом». Будь я похитрее, я бы подождала до без минуты полудня и крикнула бы им новость, захлопывая за собой дверь. Но пока едва пробило 11, и у них было много, очень много времени, чтобы отреагировать.

Сначала наступила долгая, почти комичная пауза, они таращили глаза, поворачиваясь то друг к другу, то ко мне, то опять друг к другу. Потом посыпались вопросы, но ответов не последовало. Я стояла перед ними столбом, точно косуля в свете автомобильных фар, и прямо-таки физически ощущала, как функционирует мой мозг. Мои лучшие друзья наперебой задавали мне вопросы, а я видела перед собой хомячка, лихорадочно бегущего в колесе.

Наконец Никола, первым понявший, что на вопрос: «О чем ты думала?» ответа не будет, спросил:

– Так что произошло? Он позвонил тебе, чтобы извиниться, и пригласил на обед, а ты сказала «да»?

Еще не поздно спастись бегством, сказала я себе. Никола и Катрин стояли между мной и дверью, но можно выпрыгнуть в окно, в стиле Лары Крофт. В мутных и прельстительных водах неприятия действительности я плавала большую часть моей жизни, почему бы не зайти еще чуточку дальше и не отказаться взглянуть правде в лицо, убежав от нее на сей раз физически ? Я представила, как изящно ныряю в окно и падаю в снег несколькими метрами ниже, потом поднимаюсь, без единой царапины, смотрю направо, налево (достаточно долго, чтобы зритель успел полюбоваться моей великолепной пластикой) и наконец бегу со всех ног с решительным видом. Я покосилась на окно.

– Отличная мысль, – сказал Никола, – но скорее всего ты просто ушибешься о стекло.

Я поморщилась. Как он мог прочесть мои мысли? Неужели я до такой степени предсказуема?

– Ишь ты, – сказала я, – какой проницательный… И что же, по-твоему, я отвечу?

– Полагаю, ты сейчас скрестишь руки на груди и надуешься.

Да уж, силен. Я заставила себя держать руки опущенными, отчего вдруг осознала, что у меня есть эти две конечности, и, изо всех сил стараясь не надуваться, сказала: