Дорит Линке - По ту сторону синей границы

– Сильно тебя потрепали? – спросила фрау Крёгер.

– Да нет. Меня Джек Лондон спас.

– Неужели? – приподняла она бровь.

Я кивнула:

– От литературы все-таки есть хоть какой-то прок!

Учительница немецкого посмотрела на меня с упреком.

– Так я же вам про это на каждом уроке твержу!

Мы пошли к лестнице.

– Это все из-за деда. Он вел себя по-идиотски, а на мне решили отыграться.

Фрау Крёгер молчала. И вдруг послышался знакомый голос:

– Ага-а-а, так вот ты где!

– Опять двадцать пять, – вздохнула я. – Как же надоело…

– Поосторожней с ней, Ханна, – тихо предупредила фрау Крёгер.

К нам приближалась Карлова.

– Какое чу́дное представление мы сегодня увидели! Тебе бы в актрисы пойти.

Она сверлила меня глазами. Потом повернулась к фрау Крёгер.

– А вы что скажете, коллега? Вы ведь литературу преподаете. Как, годится Ханна Кляйн в актрисы?

– Возможно.

– А нам, возможно, следует подумать о допуске ее к экзаменам на аттестат зрелости, – сказала парторг. – Не будет ли это ошибкой?

– Стоит ли торопиться с выводами? – попыталась возразить фрау Крёгер. – Время пока терпит, до экзаменов еще три года.

Парторг пристально на нее посмотрела.

– Терпит?! Не хотите ли вы сказать, коллега, что и самой Ханне не стоит торопиться с выводами и задумываться о своем поведении? Вы так считаете?

– Н-нет, – пробормотала фрау Крёгер. – Я так не считаю.

Несколько секунд они молчали. Я не знала, куда смотреть. При взгляде на Карлову начинало тошнить.

– Ну ладно… – фрау Крёгер опять взяла меня за плечо и потянула в дальний конец коридора.

– У меня сейчас математика, – прошептала я. – Это в другую сторону.

– Тише, – шепнула она в ответ. – Сейчас главное – уйти отсюда.

На математику я, конечно, опоздала.

В классе было тихо, все усердно строчили в тетрадях. Фрау Бауэрмайстер показала на задание на доске: разложить многочлен на множители с помощью второй биномиальной формулы.

Я открыла тетрадь.

– Ваще не врубаюсь, совсем… – шепнул Сакси.

Я быстро все решила и дала ему списать.

Математичка спросила, кто уже готов, Сакси уверенно поднял руку. С гордым видом вышел к доске с тетрадкой и получил «отлично».

Едва он сел за парту, Андреас повернулся к нам.

– И как все прошло?

– Не так уж страшно. А фрау Крёгер защищала меня от Карловой.

– Да ну? – обрадовался Сакси. – Круто! Она классная! И не повторяет, как попугай, всю эту мутотень из газет и телевизора. Я давно заметил.

– Тишина в классе!

– Знаете, что мне наша соседка рассказала? – Сакси заговорщически подмигнул. – Человек, с которым фрау Крёгер была обручена, сидел в тюрьме. Потому что выступал против государства. Его выслали из ГДР, а от нее потребовали, чтоб она от него отреклась и разорвала помолвку.

– И что? – спросили мы с Андреасом хором.

– Что – что?

– Переходим к третьей биномиальной формуле…

– Ну, что дальше было?

– В смысле?

– Андреас, Ханна и Йенс, будьте добры закончить ваш важный разговор!

– Отреклась она от него или нет, дубина?

Сакси испуганно вскинулся.

– Понятия не имею! И соседка тоже не знает.

– Да наверняка отреклась, – прошептал Андреас, – иначе бы ей ни в жизнь не разрешили работать в школе.

– Как грустно, – сказала я.

Сакси замотал головой.

– Да ну-у-у, теперь-то ее жених по ту сторону, гуляет себе по Кудамм, сколько влезет. И ему наверняка наплевать, что она тут за кого-то еще замуж вышла.

Рельсы, пушки на платформах,

Питьевой фонтанчик

У вокзала.

Пьет он жадными глотками,

В пыльной форме, грязных сапогах.

Вот он перед вами,

Пассажиры,

Посмотрите, как устал он —

Ради вас;

Весь в пыли он —

Ради вас;

Идет он к пушкам —

Ради ва с [29].

Это последнее стихотворение в моей коллекции.

Совершенно дурацкое: ни ритма, ни рифмы. Плыть под него практически невозможно.

Уже не помню, кто его написал.

Уж точно не Гёте. Стихотворение я выучила на детско-юношеской спартакиаде, в перерывах между забегами.

«Победитель спартакиады сегодня – олимпийский чемпион завтра!»

Так было написано на транспаранте у входа на стадион. Логики, конечно, никакой. Не может же каждый победитель спартакиады стать олимпийским чемпионом. Даже чисто математически.

В тот день тренер сообщил, что в спортшколу меня не берут. Результаты в забегах я показала средние, а потенциала для улучшения во мне не видят.

Так что с Олимпиадой можно было распрощаться. Я стояла под этим дурацким транспарантом и рыдала. Участвовать в международных соревнованиях было моей мечтой, а теперь все пошло прахом! Как написали в моей характеристике, я «не смогу представлять социалистическую Родину на спортивных состязаниях». В общем, конец всему!

Настроение было ниже плинтуса. Чуточку утешало только то, что открывала спартакиаду Марита Кох – наша олимпийская чемпионка в беге на 400 м и в эстафете. Потом она подошла к нам поговорить. И ничуть при этом не задавалась, а ведь она самая известная спортсменка в ГДР!

Я стояла поодаль, чувствуя себя неудачницей. Не хотелось говорить Марите, что меня не отобрали. Она, наверное, стала бы меня ободрять, но все равно было бы стыдно.

После спартакиады я начала тренироваться в бассейне с «утятами», как называли эту группу перспективные пловцы. Перед первой тренировкой ребята из моей старой команды бросали на меня сочувственные взгляды в ду́ше, а потом взяли полотенца и отправились на трибуну, где мы всегда оставляли свои вещи.

Мне же пришлось идти в противоположном направлении, к «утятам».

Нового тренера звали Ульрихом. Он представил меня остальным. Мы несколько раз проплыли четыреста метров на время. Ульрих бегал по бортику с секундомером и почти все время орал. Не тренировка, а сумасшедший дом какой-то! Да и результат теперь был совершенно не важен. Все равно лучше других нам уже никогда не проплыть.

У Андреаса в том году все шло наперекосяк. Он был не похож на себя прежнего: прогуливал школу, затевал драки с какими-то парнями, которых даже не знал.

Мы с Сакси много раз пытались его образумить, но он нас просто не слушал. А в конце сентября совсем исчез и в школе не появлялся. Мы везде его искали: и на валу, и в Барнсторфском лесу, даже в Варнемюнде. Через несколько дней Андреас объявился сам, позвонил в нашу дверь. Он был весь грязный. Попросил меня проводить его домой – боялся отца, который и так при малейшей провинности задавал ему трепку. А уж после такой выходки ему должно было влететь по первое число. Повесив головы, мы отправились на Аугустен-штрассе. Андреас тихо рассказывал, как после очередной ссоры с отцом схватил спальный мешок и поехал поездом на море, в Штральзунд. Потом пересел на паром до Хиддензее и провел несколько дней, бродя по острову. Ночевал на старом сеновале, питался – пока не кончились карманные деньги – хлебом с плавленым сыром и газировкой.