Скарлетт Томас - Орхидея съела их всех

Такси до вокзала Сент-Панкрас – врруммм! – но на поезд Бриония все равно опоздала. Ну и пусть! Бриония обожает опаздывать на поезд на Сент-Панкрасе, потому что здесь столько всего – не соскучишься! Например, можно посидеть в “Сорсид Маркете” и выпить маленький бокал шабли, наблюдая за жизнью, кипящей вокруг (тут все те же робкие люди в вискозе жалко топчутся в очереди за билетом или за бутербродом с яйцом и майонезом, в то время как Бриония парит над миром, подобно орлу или, там, “Конкорду” – в общем, подобно кому-нибудь величественному), а потом заскочить в “Маркс-энд-Спенсер” за таким пластмассовым стаканчиком, в который уже налито вино, и большим батончиком из молочного шоколада с соленой карамелью. А, ну и за парой пакетиков мармелада “Поросенок Перси” для детей. Потом (быстро-быстро) в аптеку за резинками для волос, бамбуковыми колготками, нурофеном и… Бриония вдруг осознает, как обыденны, как РОБКИ эти ее покупки, и немедленно прибавляет к ним увлажняющую помаду-бальзам от “Клиник” – это новинка под названием “Пухлые палочки”, и Бриония выбирает себе три цвета: “Мегадыню”, “Звонкий арбуз” и “Суперклубнику”.

В поезде футбольные фанаты пьют пиво из банок, а Бриония потягивает вино из пластикового стакана. Обстановка располагает к общению. Она посвятила сегодняшний день развлечениям, и они – тоже, хотя и другим. Когда она встает, чтобы сделать пересадку в Эшфорде, один из них вдруг обращается к ней. Несмотря на то, что она толстая и старая!

– Кому-то сегодня свезло, – говорит он.

– Только не ее мужу, – подхватывает его товарищ.

Бриония хихикает.

– Я покупала на свои. И потом, там всего лишь туфли и сумка.

– Да ну? – откликается первый парень и корчит презрительную физиономию. – Туфельки и сумочки?

– Ничем не хуже вашего футбола.

– Здесь ты права, дорогуша, – глубокомысленно говорит он, качая головой. – Здесь права.

– Ну и вообще, вам наверняка нравится, когда ваши жены надевают красивые туфли и носят красивые сумки. И ведь откуда-то все эти вещи должны у них браться.

– Чего это там написано? “Прада”. На вид дорогущая штука. Боюсь, моей такое не по карману. А тут че такое? “Селине”. – Он кивает на пакет из “Селин”. – Сели, не? Не сели?

– Нет, не сели, – снова хихикает Бриония.

– Думаю, я бы хорошенько свою отделал, завались она домой со всем этим.

– Ага, а я бы еще друзей позвал и за отдельную плату к ней бы подпускал, – говорит другой.

– Да вообще-то ведь вам это нравится, – неожиданно для себя самой заявляет Бриония. – И туфли вам нравятся, и сумки – не меньше, чем нам. Вам нравится, когда мы выглядим сексуально. Да вы и без меня об этом знаете.

Она слегка встряхивает волосами. Когда она в последний раз встряхивала волосами?

Они смеются, но это добрый смех, и, выходя из поезда, Бриония задается вопросом, почему, интересно, люди не выпивают каждый день, ведь жизнь тогда становится куда приятнее. Дальше – поезд до Сэндвича, только – черт! – машина-то, кажется, припаркована в Рэмсгейте! Черт-черт-черт! Можно было остаться в этом поезде и доехать до нужной станции по прямой. Впрочем, следует ли ей сейчас садиться за руль? Что, если она слегка переборщила с алкоголем? Придется позвонить Джеймсу. Вдобавок в том поезде есть вагон первого класса, она устроится в нем и подумает о том, что могло бы произойти, останься она в том, первом поезде. Бриония представляет себе, как идет в туалет, и самый страшный тип (тот, что говорил, что отделает жену) следует за ней. Грубо прижимает ее к умывальнику и потом, ну, в общем, имеет ее на все лады, несмотря на ее жир, возраст и все остальное. В ее фантазии он ведет себя очень грубо, и…

Бриония не успевает опомниться, как оказывается в туалете, где пытается мастурбировать, но это задача не из легких, потому что, во-первых, в уборных поездов юго-восточного направления всегда воняет кислятиной, как нигде больше, а во-вторых, уборные эти слишком тесные. В конце концов ей приходится упереться ногами в стену, чтобы можно было раздвинуть их пошире и… О… Так, ладно… И все его друзья. Она представляет себе, что он берет по пятьдесят пенсов с каждого, кто ее трахает. И это происходит всякий раз, когда она покупает что-нибудь в “Праде”, – она делает это каждую неделю и не испытывает при этом чувства вины. Не то чтобы она испытывала чувство вины сейчас, но все же. Двое его друзей одновременно. А может, сразу трое. Один – в рот, другой… Бриония шепчет: “Ну давай же, воткни мне, ты, мерзкая жирная скотина”, потому что мужчины в ее фантазии – мерзкие жирные скотины вроде тех, которых показывают по Пятому каналу в образовательных фильмах о педофилии, а затем она кончает и тихонько содрогается, пока кто-то кашляет за дверью.

Она возвращается на свое место. Что это было? Какого черта она тут себе нафантазировала? Это вообще как – СМЕШНО или, скорее, страшно, потому что у нее едет крыша? Интересно, если у нее едет крыша, то в ницшеанском смысле или нет? Мужчины действительно творят такое со своими женами? Конечно же, нет. Это всего лишь фантазия, безобидный… Но постойте-ка, а что же говорили те парни в поезде? Они шутили, да? О боже. Бриония снова хихикает, на этот раз просто сама с собой. Ведь, правда же, смешно. Кому рассказать… Нет, понятное дело, что никому нельзя рассказать о том, как ты дрочила в туалете юго-восточного поезда, представляя при этом, как тебя подвергают домашнему насилию какие-то гопники. Нет, ну кому расскажешь? Никому. Разве что по пьяни. Бриония открывает один из пакетиков “Поросенка Перси” и съедает все мармеладки. Потом откидывается в кресле и понимает, что не знает, о чем думать дальше.

И тут, откуда ни возьмись, на нее нисходит чувство, будто она абсолютно неуязвима. Если вдруг какой-то там гопник явится изнасиловать ее, она просто стиснет его в кулаке и расплющит, сомнет в комок, как использованную бумажную салфетку. Да она сама его изнасилует. Ей это ничего не стоит. Она представляет себе, как спокойно выходит из поезда – да, прямо просачивается сквозь стекло, пока поезд мчится вперед, до того она неуязвима, – поднимает его (ну да, прямо весь поезд) правой рукой и зашвыривает подальше во Вселенную. Жизнь – лишь шутка, вдруг понимает Бриония. Вот взять, к примеру, ее саму: сидит себе в этом поезде, подчиняясь законам существования никчемного представителя человеческой расы, а на самом-то деле она супергерой космического масштаба. Она может запросто выйти из поезда, из жизни, да хоть из самой Вселенной – стоит только захотеть. Но пока она этого не хочет, потому что пока быть никчемным представителем – это, ну, как бы…

Снова дома, а Джеймс ВЕСЬ ДЕНЬ водил детей по лавкам старьевщиков и аукционам, Холли вместо этого хотела играть в теннис, Эш теперь голодный, да вдобавок у Холли появился еще целый ящик таких книг, которые ей, похоже, рановато читать, и у Эша синяк в том месте, где его ущипнула Холли, а Холли ущипнула-то его только из-за того, что он первым ее ударил и к тому же безо всякой причины называл ее Лолли. Головная боль у Брионии начинается где-то в области лба и оттуда расползается в стороны, утвердившись ровно над ушами. Она вспоминает о единственном уцелевшем пакетике мармелада и вручает его детям, чтобы разделили на двоих. Но Холли швыряет пакетиком в Эша, выбрав момент, и попадает ему прямо в голову.