Скарлетт Томас - Орхидея съела их всех

– А я бы хотел тебя изнасиловать, – говорит он. – Если бы я был там, подсыпал бы тебе в бокал рогипнолу, и вперед.

– Ты такой придурок. Не знаю даже, зачем я тебе позвонила.

Но вообще-то она не рассердилась: сейчас он ей почти что нужен. И это ведь она сама ему позвонила. Вы только подумайте. Не он позвонил ей или послал смс, а КЛЕМ сделала это первой.

– В общем, думаю, что все это я говорю отчасти потому, что ненавижу свою мать, а отчасти – потому что ненавижу знаменитостей, а еще… Ох! – Она смеется. – Я совсем пьяная. Извини. Просто… Почему никто не хочет со мной поговорить?

– Иногда у тебя и в самом деле бывает неприступный вид…

– Тут я совсем не такая. Тут я, скорее, похожа на уборщицу или чью-нибудь мамашу.

Разумеется, для тебя нет ничего хуже, чем быть похожей на чью-нибудь мамашу. Потому что материнство – это, понятное дело, табу, запретная тема, это отвратительно и мерзко, хотя теоретически можно было бы подумать об усыновлении. Но ничего этого Олли не говорит. Эти мысли он заталкивает подальше – туда, где хранится последнее письмо от Дэвида и тот недавний эпизод с Фрэнком, когда Олли воспользовался другой лестницей, чтобы с ним не столкнуться, но Фрэнк изменил маршрут, и…

– По-моему, на Элисон ты ничуть не похожа, – говорит вместо этого Олли.

– Откуда тебе знать, ты ее уже лет сто не видел.

Олли так боится Элисон, что, когда та должна прийти, он всегда старается оказаться на работе, или в бассейне, или в спортзале, а если приезжает домой и видит, что на улице припаркована ее машина, обычно удирает и полчаса сидит в машине у поля для крикета – спит или отвечает на письма по айфону. Но Клем об этом лучше не знать. Пускай думает, что он по-мужски туповат и вопросы, касающиеся уборки, просто ему не интересны.

– Одна радость – Зоэ завтра приезжает. Хоть будет, с кем поговорить.

Земля совершенно черная. Темно-зеленая трава вьется на ней, подобно прическе “афро” из семидесятых.

– Это что, торф? – спрашивает Скай.

Флёр пожимает плечами.

– Наверное.

– Я, кажется, никогда еще не была в таких диких местах.

– Согласна, жизнь тут не бьет ключом, что правда, то правда.

Они вышли с заднего двора отеля и двигаются в сторону моря. С собой у них что-то вроде карты, ее нарисовал шариковой ручкой хозяин гостиницы. Изогнутая линия обозначает берег, а стрелкой указано, в каком направлении нужно идти. На месте деревни, которую они ищут, нарисовано невнятное пятно. Масштаб на карте не соблюден.

– Но тебе-то не привыкать к сельской местности, да? Ты примерно в таких же краях живешь.

– Ну, почти. У нас хотя бы магазины есть. Сэндвич – это город, ты же знаешь, сколько раз там была. Но, кстати говоря, твои родители ведь тоже живут в каком-то глухом месте? В Девоне, да?

– У нас есть паб. Там продается все, что хочешь. А здесь, похоже, никаких пабов в помине нет…

– А я вдобавок живу в пяти секундах от автобусной остановки…

– Здесь тоже, наверное, есть автобусы.

– Но в шаббат они не ходят.

– Что это вообще за хрень?

– Да, непонятно.

– Но вообще по этой штуковине приятно идти.

– Согласна. Такое странное ощущение…

– Как будто прогуливаешься по лобку великана.

– Лобок Вселенной!

Они взбираются на небольшой холм и спускаются с другой его стороны. Здесь сложены кучки камней, у которых есть какое-то особое шотландское название, Флёр забыла, какое, и скалы рваными краями спускаются к воде, и повсюду лежат размытые пятна вереска и утесника. Впереди – темно-синий океан, который простирается до самой Америки. А над головами – низкая туча. На черном торфе растут розовые цветы. Флёр нагибается, чтобы рассмотреть их.

– Наверное, это те самые гебридские пятнистые орхидеи, – говорит она. – Ты посмотри, какие листья. Жалко, Чарли не видит, он был бы в восторге.

Листья у розовых цветов зеленые с черными мазками, которые Создатель набросал как будто впопыхах. Орхидеи тут повсюду. А среди них – вездесущие белые пятнышки пушицы, из-за которых местность выглядит так, словно ее постирали, забыв в одном из карманов бумажную салфетку.

– Куда теперь? – спрашивает Скай.

– Если я не ошибаюсь, спускаемся к берегу и сразу направо.

– Отлично.

– Да.

– У меня есть страшное предчувствие, что это займет не один час.

– У меня тоже.

– Как твои ноги?

Скай обута в резиновые сапоги, одолженные у дочери хозяина гостиницы. У Флёр на ногах – кроссовки на выпуклой подошве.

– Нормально. А твои?

– Тоже. Пока.

Прежде чем увидеть деревню, они угадывают ее по запаху. Торфяные пожары пахнут, как тысяча порций “Лафройга”, разлитых в воздухе. Скай стерла ноги в кровь. У Флёр онемели икры и задница. Здешние домики построены из стесанного камня и соломы и вросли в землю. Из труб тянется дымок. На пороге одного из домов появляется женщина в разноцветном комбинезоне и закуривает сигарету. Вслед за ней выходит лысый мужчина с символом инь-ян, вытатуированным на затылке. Флёр вглядывается в номер на двери. Пять. Это здесь.

– Я думала, Ина живет одна, – говорит Флёр.

– Может, это туристы, – предполагает Скай.

– Тогда почему они у нее в доме?

– Здравствуйте! – говорит Ина, заметив их. – Ретрит вот-вот начнется, поторопитесь!

– Ретрит?

– Ну, вообще-то вы на три часа опоздали. Но ничего. Мы для вас быстренько повторим начало.

– Но…

Ина понижает голос:

– Будет здорово, если вы к нам присоединитесь, а то народу не хватает. Хотя бы на сегодня. А поговорим завтра. Хотя нет, завтра мы идем к Сильвии. Тогда завтра вечером.

– Мои ноги, – хнычет Скай. – Мне нужно поскорее куда-нибудь сесть.

– Отлично, – говорит Ина. – Налью в чайник побольше воды.

Они летят на самолете.

Джеймс вообще-то хотел поплыть на кораблике. Говорил, что так будет аутентичнее. Но самолетом показалось намного проще: из Рамсгейта до Сан-Панкраса, оттуда по кольцевой до Паддингтона, дальше экспрессом в Хитроу, терминал 5, рейс “Бритиш Эйрлайнс” в Глазго, потом еще один – компанией “Флайби” на остров Айла, название которого пишется вообще-то не “Айла”, а “Ислей”, а дальше паромом – на Джуру. И все – ради того чтобы увидеть древний домишко, который вроде как все унаследовали, но до которого никому нет дела. Чарли подъедет позже. И Флёр, может, тоже заглянет. Конечно, Джеймс стенал из-за растраты авиационного топлива, но сколько там нужно топлива, чтобы перенести через пару островов и горных вершин самолетик на тридцать шесть мест? – уж наверняка это дешевле, чем ехать на машине из Кента в далекую Шотландию. Не говоря уже об изощреннейшей психологической пытке, которой подвергается каждый, кому требуется преодолеть расстояние больше пяти миль в одной машине с Холли и Эшем. И Джеймс, милейший, невиннейший Джеймс, не преминул попричитать из-за убожества аэропорта в Глазго, где так неприлично мало магазинов, баров, ну и вообще всего того, за что Бриония любит аэропорты – даже небольшие, где особенно не разгуляешься. Все эти чистенькие, очаровательные одноразовые вещи расставлены на прилавках тут, за пределами реальной жизни, в пространстве, в котором, чего уж там, все готовятся к смерти, а значит, можно позволить себе, что угодно. Только вот Джеймс никому не разрешает есть этот прекрасный, сверкающий хлам: он приготовил дома бутерброды. Чтобы взять с собой в самолет, ха-ха! Ну ладно, Брионии было искренне жаль его, когда на досмотре у них изъяли пакеты органического яблочного сока, которые Джеймс с такой любовью припас для всех, но от жалости не осталось и следа, когда секунду спустя он уже возмущался на весь зал вылета: “По-вашему, мы похожи на людей, которые собираются взорвать самолет пакетиками органического яблочного сока?” – словно ему первому пришла в голову эта шутка. Бриония объяснила ему, что, как бы много народу втайне не полагало, что в аэропортах следует обыскивать исключительно людей со смуглой кожей и с бородой, такой порядок был бы, мягко говоря, не очень справедливым, и равенство во всем мире невозможно, если с Джеймсом станут обращаться иначе, чем с остальными, и тогда ОН обвинил ЕЕ в расизме!