Гейл Форман - Всего один день. Лишь одна ночь (сборник)

И там толпа. Из здания выходят тысячи человек, как будто их эвакуируют. В руках у них свернутые в трубочки репродукции и черно-белые сумки с сувенирами. Кто-то с энтузиазмом болтает, но большая часть выходящих похожи на контуженных, у них такие уставшие и стеклянные взгляды после того, как они целый день гигантскими порциями поглощали культуру. Этот взгляд мне знаком. В брошюре с рекламой «Молодежных туров» громко заявлялось, что «мы предлагаем молодежи опыт полного погружения в жизнь европейцев! За время небольшой поездки ваш подросток ознакомится с культурой максимального числа европейских стран и расширит свои познания о языке, искусстве, наследии и кухне каждой из них». Планировалось, что эта поездка нас просветит, но она скорее утомила.

Так что, когда мы поняли, что Лувр только что закрылся, я, честно говоря, испытала облегчение.

– Мне так жаль, – говорит Уиллем.

– А мне нет. – Не знаю, можно ли это считать за счастливую случайность, но я все равно счастлива.

Мы разворачиваемся на сто восемьдесят градусов и переходим через мост на другой берег. На набережной стоят многочисленные торговцы с книгами и старыми журналами, перед ними разложены древние выпуски «Пари Матч» с Джеки Кеннеди на обложке, старые бульварные романы в бумажном переплете с кричащими обложками и двуязычными названиями – на французском и английском. Кто-то продает всякие безделицы, старые вазы, украшения для платья, а в коробочке сбоку – коллекция старых пыльных будильников. Я откапываю винтажный бакелитовый ЭсЭмАй. «Двадцать евро», – сообщает дама в платке. Я стараюсь сохранять бесстрастное лицо. Двадцать евро – это примерно тридцать баксов. А цена этих часов легко может доходить до двухсот долларов.

– Хочешь? – спрашивает Уиллем.

Мама сойдет с ума, если я притащу домой будильник, к тому же ей никак нельзя знать, откуда он. Женщина заводит часы, чтобы показать, как они работают, и, услышав их тиканье, я вспоминаю слова Жака о том, что время жидкое. Я смотрю на Сену, которая под вечер начала светиться розовым светом – это отражаются набежавшие облака. Я кладу будильник обратно в коробку.

С набережной мы сворачиваем в лабиринт узких извивающихся улочек, Уиллем говорит, что это Латинский квартал, где живут студенты. Тут все по-другому. Вместо широких авеню и бульваров – узкие переулки, по которым едва могут проехать даже крошечные ультрамодные «Смарты» на двоих – они здесь повсюду. Крошечные церквушки, потаенные уголки и улочки. Совершенно другой Париж. Но такой же сногсшибательный.

– Выпьем чего-нибудь? – предлагает Уиллем.

Я киваю.

Мы снова выходим на людный проспект со множеством кинотеатров и уличных кафе – все они забиты. Помимо этого там стоит несколько отельчиков, недорогих, судя по рекламе на выносных стойках. На некоторых я вижу надпись « complet» [16]– я уверена, что это означает «мест нет», но не на всех. Мы даже можем позволить себе номер, если я обменяю свои последние деньги – около сорока фунтов стерлингов.

О наших планах на ночь я с Уиллемом еще не поговорила. В смысле, где мы остановимся. Он, кажется, об этом особо не беспокоится, и я боюсь, что наш резервный вариант – это Селин. Когда мы проходим мимо обменника, я говорю, что хочу поменять деньги.

– У меня еще есть, – говорит он. – Ты только что за лодку заплатила.

– Но у меня при себе ни одного евро. Что, если мне захочется, скажем, купить открытку? – Я останавливаюсь и принимаюсь крутить стойку с открытками. – К тому же сейчас мы чего-нибудь выпьем, потом будем ужинать, и надо будет где-то… – Я смолкаю, не осмеливаясь закончить предложение. – Остановиться на ночь. – Шея у меня начинает теплеть.

Кажется, весь мир остановился на тот миг, что я ждала ответа от Уиллема, хоть какого-то намека на его планы. Но он смотрит в сторону кафе, кажется, что девчонки за одним из столиком машут ему руками. Наконец он поворачивается ко мне:

– Извини, я прослушал.

А девчонки все машут. Одна из них явно подзывает Уиллема.

– Ты их знаешь?

Он снова поворачивается туда, потом ко мне, потом снова туда.

– Можешь подождать минутку?

У меня душа в пятки уходит.

– Конечно, без проблем.

Он оставляет меня возле магазина с сувенирами, я стою, кручу стойку с открытками и шпионю за ним. Когда Уиллем подходит к девчонкам, они прижимаются друг к другу щеками, изображая поцелуи – но три раза, а не два, как было с Селин. Он садится рядом с той, которая ему махала. Ясное дело, они знакомы; она все время кладет ему руку на коленку. Уиллем бросает взгляды в мою сторону, я жду, когда он и меня позовет, но этого не происходит, и после пяти бесконечных минут эта девчонка, которая его постоянно трогает, пишет что-то на бумажке и отдает ее Уиллему. Он засовывает ее поглубже в карман. Потом встает, они снова касаются друг друга щеками, и он большими шагами возвращается ко мне, а я тем временем изображаю глубокую заинтересованность открыткой с репродукцией Тулуз-Лотрека [17].

– Идем, – говорит он, хватая меня за локоть.

– Это твои друзья? – интересуюсь я. Мне приходится бежать, чтобы поспевать за его широкими шагами.

– Нет.

– Но ты же их знаешь.

– Когда-то знал.

– А теперь случайно на них наткнулся?

Уиллем резко поворачивается ко мне, и впервые за сегодня я вижу его в плохом настроении.

– Лулу, это Париж, тут туристов, как нигде в мире. Такое случается.

Случайности, думаю я. И ревную, как собственница, не только к той девчонке, чей номер телефона, полагаю, теперь лежит у него в кармане, если он еще не переписал его в свою черную книжку, но и к самой случайной встрече. Потому что до этого момента казалось, что все неожиданности происходят исключительно с нами двоими.

Уиллем смягчается:

– Я с ними в Голландии познакомился.

Но что-то изменилось в его поведении, он потускнел, как лампочка перед тем, как перегореть. Я обратила внимание, как обреченно и расстроенно Уиллем произнес «в Голландии», и я поняла, что за весь день он ни разу не сказал, что собирается вернуться «домой». И тут меня как осеняет. Он ведь сегодня собирался домой – или в Голландию, где он родился, – после двухлетнего отсутствия.

Я возвращаюсь через три дня, и в аэропорту меня будет ждать целая толпа. Во дворе дома натянут транспарант с надписью «С возвращением», накроют праздничный стол, хотя я, наверное, после такого длительного перелета и поесть не смогу. После всего лишь трехнедельной поездки, в которой я напоминала себе скорее циркового пони, меня встретят как героя.

А Уиллема не было дома два года. Почему его не будут встречать как героя? Его вообще кто-нибудь ждет?

– Когда мы заходили к Селин на работу, – спрашиваю я, – ты кому-нибудь звонил?