Жауме Кабре - Тень евнуха

Концерт начался в указанное в программке время, ни секундой позже: «Les Hébrides». Микель сидел в ложе над сценой, потому что в партере не оставалось ни одного свободного места. Желающие послушать Мендельсона, Берга, Малера, Кикокса и Планелью наполнили огромный Королевский зал. Они действительно очень хорошо играли Мендельсона. Но я сгорал от нетерпения в ожидании второй части.

После аплодисментов на сцену снова вышел Джон Кикокс, галантно пропустив вперед Терезу. Как же она хороша! В зеленом платье. Приталенном, подчеркивающем бедра. Она была прекрасна. Я не аплодировал, потому что не мог оторвать глаз от ангела, который не исчезал из моей памяти. Я не волновался, я был спокоен, зная, что вскоре мне откроется тайна сердца Терезы, потому что мне было ясно (красавица моя, с каким изяществом она поклонилась), что весь этот Год Скитаний по Пустыне Одиночества она провела в работе, как всегда. Она изящно повернулась к первой скрипке и тихо дала ноту ля . Из глубины ей ответил звук гобоя, и она снова прижалась щекой к инструменту: все было в порядке. В такие моменты перед концертом всегда чувствуешь, что музыку исполняют простые смертные, а вовсе не боги и что без инструментов, одной силой духа, им не обойтись. Тереза взглянула на Кикокса, он кивнул в едва заметном вежливом поклоне, и во мне тут же вспыхнула ревность. В зале уже давно не аплодировали. Все ждали, уж не знаю, с таким ли нетерпением, как я, тему арпеджио. Оркестр заиграл, к нему присоединилась проникновенно звучащая скрипка Терезы. Перекликаясь с оркестром, арпеджио начали восхождение на плато, где гуляет лишь ветер и звучит только скрипка. Концерт и Тереза слились в одно целое, в ее душе рождались отчаянные и пророческие жалобы Берга. Она играла так, как будто пыталась поведать о своей боли. И, судорожно ухватившись за перила, я следил только за движениями Терезы, как будто мы были в Королевском зале одни, как будто мы с ней могли созерцать призрак ангела, маленькую Манон. Манон Гропиус, Мицци, Ханна, Альбан Берг, Тереза Планелья и Микель Женсана Искатель Сокровищ. А когда началось аллегро второй части, у Микеля создалось живейшее впечатление, что Тереза играет для него одного. И в начале четвертой части, хорала, Es ist genug [198]Баха, Микелю хотелось верить, что она не обращается с мольбой к Богу, а говорит ему, Микелю, что хватит, довольно: «Es ist genug, Michael, es ist genug». Казалось, оркестр выражал свое согласие, и Михаэль Гентиана [199]пробормотал в ответ: «Es ist genug, Therese, es ist genug», а сидевшая рядом дама, раздраженная таким неуважением к музыке, испепелила его убийственным взглядом.

Концерт завершался кодой, где в скрипичной партии заключена вся поэтическая сила пьесы. Понемногу сплетаясь с хоралом Баха, она волшебно воспаряет ввысь, превращая хорал в арпеджио, с которого все начиналось, подводя общий итог тому, что было сутью концерта, как в тех видениях, которые бывают у умирающих, когда, говорят, вся жизнь пролетает у тебя перед глазами за несколько секунд и достигаешь какого-то нездешнего светила. Тереза играла так, что чувствовалось его недвижное сияние, и оркестр склонился пред таким совершенством – струнные и духовые инструменты слились в долгом финальном аккорде… Тереза, склонившись над скрипкой, все еще тянула пронзительную ноту соль , словно ее смычок был бесконечно длинным. Тереза и оркестр дошли до двух последних тактов, и нота соль поднялась в воздух, робко расправляя крылья, и превратилась в белую бабочку, невидимую ни для кого, кроме меня. И все это свершилось по воле Берга, которую было доверено исполнить Кикоксу и моей любви, Терезе. И наступила благоговейная тишина. Она продлилась пару секунд, но их хватило для того, чтобы Кикокс и Тереза радостно взглянули друг на друга со взаимной благодарностью: «Боже мой, какое это счастье», быть может не до конца понимая, как такой прекрасный концерт может быть проникнут идеей смерти. И грянули аплодисменты. Хлопали все, кроме Микеля, который не мог найти в себе для этого силы. Теперь он чувствовал, что плачет, глядя, как Тереза со скрипкой в руках кланяется снова. А аплодисменты все не стихали.

Тереза еще пару раз вышла на сцену поклониться и сложила руки в мольбе, чтобы ее не просили играть на бис. Зал понял ее, но почему-то не перестал аплодировать. Она была великолепна. Джон Кикокс, ничуть не завидуя успеху исполнительницы, еще раз пригласил ее выйти на сцену. И Микель подумал, что после этого замечательного выступления в Лондоне Арманд, наверное, уже рассчитывает на дюжину выгодных контрактов по всему миру и громкий триумф на международном рынке звукозаписи. Тереза снова вышла на поклон. Но у нее что-то было в руках, и Микелю сразу стало ясно: это коробка конфет с ликером. И она, устремив взгляд в зал, взмахнула ею каким-то отчаянным движением, как будто говоря: «Микель, если ты здесь, давай поговорим, es ist genug, Микель, я жду!» И аплодисменты стихли, начался антракт, а их взгляды не встретились. Я несколько минут не мог сдвинуться с места, охваченный мыслями обо всем пережитом и услышанном и о том, как случай снова привел меня к ней. И еще до того, как зазвучали первые такты Первой симфонии Малера, я уже спустился по лестнице, вышел из концертного зала и пошел к гостинице, в направлении, совершенно противоположном тому, куда устремлялись мои мысли. А Тереза сидела в гримерной, ожидая белую бабочку.

В гостинице его ждала записка от Стайнера с просьбой перенести ужин на завтра. Он просил перезвонить. Но когда Микель перезвонил, трубку Стайнер не взял. Микель, идиот, ты должен был зайти в гримерную, друг ситный! Она тебя ждет, наверное, а ты сбежал, как и твой отец. И Микель схватил чемодан и швырнул его на кровать. В ярости я запихнул туда всю одежду и вслух сказал, как будто бы участвовал в спектакле для невидимого зрителя, для бога какого-нибудь: «Бежать так бежать». С сердцем, словно залепленным лейкопластырем, Микель отправился в Хитроу, намереваясь улететь как можно дальше от Терезы. Но, подходя к зоне досмотра, я развернулся, будто испугавшись пройти с разбитым сердцем через рамку металлоискателя. Вернулся на такси в Лондон и в той же самой гостинице (мистер Жинсейна, сорри, вы опоздали на самолет?) повис на телефоне, пока ему не удалось узнать, где остановилась Тереза. Полпачки «Кэмела» спустя ее голос сказал: «Хеллоу?»

– Мисс Планилла?

– Speaking [200].

– Это я.

Молчание. Она вздохнула. Мы вздохнули.

– Микель?

– Speaking.

– Ты где?

Они встретились у Мраморной арки через полчаса. Она отложила на потом телефонные звонки и другие срочные дела, к отчаянию Арманда, которому хотелось, чтобы она все уладила заранее, перед тем как уедет из Лондона.

Они сели на скамейку перед Гайд-парком. Она нерешительно улыбалась. Что до Микеля, то сердце его готово было выскочить из груди и колотилось до боли, перекрывая своим «бум-бум» шум машин на Оксфорд-стрит.