Жауме Кабре - Тень евнуха

Микель развернулся и бросился бежать. Тереза уже стояла у сияющего огнями входа в отель «Ритц», и ее силуэт четко рисовался на темном фоне. Микель побежал к ней. Но на полпути остановился – отдышаться. Ему не хотелось подбежать к ней и, задыхаясь, выпалить: «Да, я люблю тебя, Тереза, я так тебя люблю». Но пока я переводил дыхание, Тереза обернулась и замерла. Огни отеля «Ритц» освещали ей пол-лица, и я подумал, что она так прекрасна, как будто сошла с картины Латура [201]или Караваджо. Тереза улыбнулась, я остановился. (Что делать, прокричать ей: «Я люблю тебя, Тереза»? Подойти поближе и прошептать на ушко?) На две секунды мы оба замерли, и это была целая вечность, как та, что я пережил под прицелом «Скайхока А-4N» с лейтенантом Самуилом Гольдштейном за штурвалом, пока не бросился на землю, спасаясь от выстрелов. Вечность, продлившаяся несколько секунд, которая изменила мою жизнь. Возможно, эта вечность перед отелем «Ритц» изменила меня гораздо больше, чем вечность на вершине Курнет-эс-Сауда. Не успела моя нерешительность разбиться на тысячу осколков, как Тереза, еще стоявшая вполоборота, снова улыбнулась мне, и я подумал, что выглядеть я буду немного смешно, если под внимательным взглядом наблюдавшего за нами чинного швейцара скажу ей: «Я люблю тебя всем сердцем, изо всех сил, любовь моя, Тереза» – и признаю, что без всякой причины разозлился на отъезд в Прагу. И тогда мне пришло в голову, что я скажу ей, что люблю, когда она вернется из Праги. От этой мысли я прирос к земле. Я только и сделал, дважды евнух, что улыбнулся ей в ответ. Я точно знаю, я почувствовал ее долгую нерешительность, что Тереза чего-то ждет, пока она не решилась повернуться и войти в отель. И я увидел, как она вновь исчезла из моей жизни, растворившись в ослепительном сиянии ненужного света.

В редакции «Журнала» Дуран отказался оплачивать счета за два ужина в Лондоне. Размахивая руками как никогда, Микель раздраженно отбивался: «Ты что, хотел, чтоб я там питался водой из Темзы?» – а Дуран лишь отрицательно качал головой, улыбаясь и просматривая разложенные на столе счета.

– Не нравится мне, что ты водишь меня за нос.

– Мне кажется, нам с тобой нужно серьезно кой о чем переговорить.

И я сел перед ним, вполне готовый к тому, чтобы уволиться и начать все сначала на новом месте. Я уверен, что так расхрабрился и был готов бросить работу по той причине, что у меня появилась реальная возможность возобновить отношения с Терезой. Это придавало мне сил, делало меня сильнее.

– Что такое?

– Ты мне не доверяешь?

– Не доверяю.

– Тебе не нравится, как я работаю?

– Нравится.

– А что тогда?

– Никто, кроме тебя, таких неоправданных расходов мне не приносит.

– Дуран, предупреждаю, что я слаб и смертен.

– Чего?

– Для поддержания жизни мне нужно обедать и ужинать.

– Но ведь не в ресторане «Махариши» высшего класса, да еще и вдвоем! – Он иронически мне улыбнулся. – Я бы порекомендовал тебе пиццу «Времена года». Слыхал про такую?

Мне показалось унизительным, что ужин с Терезой становится мотивом для спора с шефом, но я не собирался отступать ни на шаг. Дуран взял счет за ужин и посмотрел мне в глаза:

– С кем ты там ужинал?

– Со Стайнером.

Что доказывало, что Микель Женсана-и-Жиро был не только слаб и смертен, но и не во всех отношениях совершенен. Что у него, как у всех, были секреты и он врал, как и все. Но ему ни в коем случае не хотелось вмешивать священное и неприкосновенное присутствие Терезы в редакционные дрязги. Я указал на бумажку, являвшуюся предметом разбирательства:

– Я пять дней просидел в Лондоне, сделал интервью высочайшего качества, провел переговоры в отношении следующего интервью, а ты со мной споришь из-за счета на пятьдесят фунтов!

– Шестьдесят три.

– Давай сюда.

Я выхватил у него бумажку и положил в карман, отказываясь таким образом от всех своих притязаний на героическую самозащиту. С видом мученика.

– Я и сам могу оплатить ужин со Стайнером.

И я вышел из его кабинета, несколько наивно надеясь, что его хотя бы чуточку начнет мучить совесть. И пошел к своему столу, потому что меня позвали к телефону.

– Не понял, кто меня спрашивает?

– Я сама не поняла. – Лали передала мне трубку и встала из-за стола, чтобы дать мне спокойно поговорить. – Голос какой-то странный.

– Сиди-сиди, куда ты?

Но она показала мне знаками, чтобы я не волновался, что она как раз собиралась пойти выпить кофе. Издалека, из-за своего стола, Жулия посмотрела на меня так, что я испугался.

– Слушаю?

Мне кажется, что важные моменты в жизни человека всегда происходят при обстоятельствах, которые никто никогда не посчитал бы значительными или способными войти в учебники истории такими, какие они есть, без прикрас. Новость о капитуляции войск Третьего рейха застала дядю Маурисия на чердаке дома Женсана, где он плакал, вспоминая о своем Микеле. Он спустился, встревоженный криками Ремей. Точно так же, как и Гастон Лафорг [202]узнал о том, что Дрейфус осужден и приговорен за государственную измену, услышав слишком громкий хохот соседей. Микель Женсана Второй после мелочной и неприятной склоки в кабинете директора стоял у стола и, искоса поглядывая на Жулию, пытался вытащить сигарету из пачки одной рукой, когда вдруг услышал странный, наполовину охрипший голос Арманда, произносивший: «Микель, это ты?»

– Да. Кто это говорит?

– Тереза погибла.

Мне кажется, вначале я его не понял. Но перед глазами у меня пошли пятна. Сигарета раскрошилась в руке, и я сказал: «Нет, что ты такое говоришь, ради Бога, что ты такое говоришь?», без крика, но с болью в голосе, и Арманд повторил: «Тереза умерла», и тут я увидел белую бабочку, уставшую летать, она уселась на батарею и там застыла. Тереза, смысл моей жизни. Случилось так, что рано утром заспанный шофер грузовика выехал на встречную полосу. Они ехали в правом ряду, потихоньку, разговаривая, наверное, о музыке или о чем-то таком, в солнцезащитных очках, наслаждаясь свободой, как Тельма и Луиза [203], открыв окно навстречу ветру, но смерть преградила им путь на Богемском шоссе за пятьдесят семь километров от Праги. И я увидел, как хватаюсь рукой за голову, чтобы осознать эту ужасную мысль, а Арманд монотонным печальным голосом говорит мне: «В ночь перед отъездом Тереза сказала мне, что вы, кажется, снова будете встречаться, поэтому я тебе и звоню. Потому что это, конечно же, означает, что вы недавно виделись и что…» Бедный Арманд разрыдался, а я, с полными слез глазами, подумал: «Бедная Тереза, ей даже не удалось посмотреть на Карлов мост и еврейский квартал, она, бедняжка, не увидела ни Вышеграда, ни Нерудовой улицы». И когда я повесил трубку, сдается мне, я только чудом не рухнул на пол. Я опустился на свой стул. Жулия не сводила с меня глаз, но я ее не видел. И в это мгновение Микель закрыл лицо обеими руками, потому что ему пришла в голову ужасная мысль – мысль, которая с тех пор не оставит меня уже никогда в жизни. Мысль, полная боли: «Тереза, любовь моя, я не захотел сказать тебе, что люблю. Ты умерла, а я так тебе об этом и не сказал. Ты умерла и не узнала о моей великой правде, о том, что, несмотря ни на какие события, важнее всего для меня моя любовь к тебе. Я не знаю, смогу ли я это вытерпеть, Тереза. Ты умерла, не услышав этого». Понимаешь, Жулия?