Джон Долан - Джон и Джордж. Пес, который изменил мою жизнь

– Я не об этом. Скажите, что бы вы почувствовали, если бы кто-нибудь захотел купить вашего ребенка?

Она с недоумением посмотрела на меня.

– Видите ли, Джордж мне как сын. Я люблю его, как будто он моя плоть и кровь. Я не продам его за две штуки. Я даже за сто штук его не продам. Он слишком много для меня значит.

Она отреагировала очень вежливо. У меня не осталось никакого тяжелого осадка, и, когда дама ушла, у Джорджа даже засветились глаза.

Этот случай подтвердил то, что я и так уже прекрасно знал. Мы с Джорджем стали не разлей вода, прошли вместе огонь, воду и медные трубы. В те первые месяцы я просто не знал, как все будет дальше. Но теперь Джордж значил для меня гораздо больше, чем все остальное в мире. Я любил его, и мысль о том, чтобы расстаться с ним, была просто невыносима.

Мы с Джорджем сидели на полу в нашей квартире, и я вспоминал ту женщину и сумасшедшие деньги, которые она предлагала. Две тысячи фунтов нам бы теперь совсем не помешали.

– Надо было продать тебя той леди, Джордж. Купил бы себе классные золотые часы.

Джордж вздохнул, лег и положил голову между передними лапами. Он выглядел грустным, да и я чувствовал себя неважно.

– Эй, слушай, я просто пошутил. Ты тут ни при чем, – сказал я.

Он приподнял уши.

– Хотя нет, ты все-таки при чем, глупая скотина, – усмехнулся я. – Ладно, все в будет порядке, дружище. Не парься.

Я вспоминал, как у меня появился Джордж, и все то время, что мы провели вместе. С самого первого дня я почти не спускал с него глаз. Даже не оставлял на привязи рядом с супермаркетом. Если нужно было купить собачьей еды, я всегда просил приятеля, которому доверял, приглядеть за ним пару минут и торопился изо всех сил.

Сначала я боялся, как бы не вернулся шотландец, а после того, как та леди пыталась купить Джорджа, я начал опасаться, что его украдут.

Я не мог отправиться на дело, оставив Джорджа одного. Это было исключено. Моя хромота все осложняла, я уже был не таким проворным, как раньше. Что, если меня поймают и продержат за решеткой целую ночь? Кто тогда покормит пса и выведет его на прогулку? Я прекрасно понимал, что потеряю Джорджа, если меня посадят, и не было никого, кто мог бы приютить его хоть ненадолго.

– Нет, этому не бывать, – громко сказал я, думая о тюрьме. – Значит, нужно найти работу.

Джордж сидел, навострив уши, и на морде у него читалось: «Старый дурак, ну и как ты собираешься это сделать?» Я хотел объяснить ему, что у меня на уме. Наверное, я действительно был дураком, думая, что он сможет меня понять, но мне и правда казалось, что он меня слушает.

Я был очень глупым еще и вот по какой причине: мне оставалось совсем немного до сорока, а я еще нигде и никогда официально не работал. Кто возьмет меня на работу с таким списком криминальных достижений? Он был огромным, как телефонный справочник. И даже если какой-нибудь безумец согласился бы рискнуть, как бы я справился с работой, не отпуская от себя Джорджа?

Значит, выход по-прежнему был только один. Мне не хотелось всю жизнь просить милостыню, но я понимал, что пока не могу отказаться от этого, иначе нам обоим придется голодать.

– Давай, Джордж, – сказал я. – Пойдем прогуляемся по Шордич-Хай-стрит.

Шордич-Хай-стрит теперь совсем не была похожа на ту спокойную старую улицу, которую я помнил с детства. Вокруг было полно суматошных молодых и стильных людей, слышался постоянный гул голосов. Вид на Сити, на Бродгейт-Тауэр и другие небоскребы, возвышавшиеся вдалеке, заставил меня осознать, как быстро меняется эта часть Лондона. Больше всего удивляло, как легко городская культура смешивалась тут с офисным миром. Чуть в стороне от великолепных небоскребов стояли старые промышленные здания, расписанные яркими граффити, поражавшими проработкой деталей. Я слышал о Бэнкси – а кто о нем не слышал? – и знал, как много он сделал для того, чтобы поднять репутацию уличных художников, но я и представить не мог, что уличное искусство стало таким популярным. В моем словаре не было даже подходящих слов для этого. Оказавшись в районе, где искусство присутствовало так явно и было настолько неотделимо от окружающей среды, я почувствовал себя как дома.

Светило солнце, в воздухе стоял гул, будто весь район вибрировал, как живой. Ребята из Сити в строгих костюмах выходили из баров, работяги в пыльных комбинезонах жевали бутерброды, девушки в модных шмотках разглядывали витрины, а толпы студентов просто шатались по улицам.

На тротуаре сидел старик и просил милостыню. На плечи у него был накинут большой стеганый спальный мешок, хотя день выдался на редкость теплым. Никто не воротил от него нос, и я видел, как самые разные люди, проходя мимо, кивали ему и давали шиллинг. Это грело сердце. Та первая прогулка по Хай-стрит произвела на меня огромное впечатление. Я почувствовал, что вступил в новый мир.

Собравшись с духом и достаточно осмелев, я пробрался с Джорджем в маленький, но многолюдный уголок недалеко от заправки «Тексако» в конце Хай-стрит рядом со станцией надземной железной дороги. Я привык подходить к пассажирам и просить мелочь у станций надземки «Тауэр-Хилл» и «Ливерпуль-стрит», но тут я почувствовал себя гораздо спокойнее. Я сел на тротуар и посадил Джорджа рядом.

Я поставил перед собой бумажный стаканчик и некоторое время просто молча сидел, впитывая атмосферу и наблюдая, как вокруг течет жизнь. Люди стали кидать в стаканчик деньги, не дожидаясь моей просьбы, некоторые заводили разговор: хвалили Джорджа, спрашивали, как его зовут.

В теплую погоду просить всегда легче, ведь люди идут не так быстро, да и настроение у них лучше, но я никогда не думал, что все может быть настолько легко. В Шордиче, очевидно, привыкли видеть бедняков и бездомных, так что я стал приходить на это место каждый день.

Мы всегда зарабатывали себе на еду и еще немного сверху.

Было приятно сводить концы с концами, не воруя, но это все равно не изменило мое отношение к попрошайничеству. Я всегда ненавидел это занятие. Каждый пенни, который я получал, вызывал у меня стыд и смущение. А то, что я занимался этим там, где вырос, на улице, по которой в детстве гулял со своей семьей, делало это в десять раз тяжелее. Я бы умер десять тысяч раз подряд, если бы мимо прошли Джеки, Малкольм или Дэвид. Все они жили неподалеку, и меня терзала мысль о том, что они могут увидеть меня. Я пообещал, что встречусь с ними снова лишь тогда, когда приведу себя в порядок. Тогда мне до этого было чертовски далеко. Но другого плана у меня не было, поэтому день за днем я приходил на Шордич-Хай-стрит. Мы с Джорджем выживали благодаря чужой доброте, и пока этого было более чем достаточно.