Джайлс Кристиан - Ворон. Сыны грома

– Не доверяю я христианам, господин, – досадливо проговорил я, взглянув на отца Эгфрита, заставившего двух саксов опуститься на колени и молить у бога прощения за то, что они, как выражался монах, «поддались плотскому искушению», то есть немного потрепали франкийских шлюх.

Две прелестницы, стоя у Эгфрита за спиной, трясли косами и грудью. Пытаясь сохранить на своем лице выражение раскаяния, один из англичан закрыл глаза, другой прикусил губу.

– А вдруг их чары овладеют тобой? – спросил я Сигурда. – Вдруг, крестившись, ты станешь рабом Белого Христа?

– Вздор, Ворон! – отмахнулся ярл, откидываясь на спинку стула, обшитого мехом. – Слова да вода – вот и все, что я через два дня получу от христиан. Еще серебро, – добавил он с улыбкой, – если они прежде не уморят нас своей тягомотной болтовней. Для молодого волка ты слишком много тревожишься. – После этих слов я нахмурился, а Сигурд усмехнулся. – Иногда меч нужно смазывать жиром, чтобы он легко выходил из ножен, понимаешь? Как только серебро будет наше, мы уйдем. Поднимем парус «Змея», и пускай эти франки с их старым королем молятся, чтобы христианский бог их защитил. Думается мне, что, когда Карл умрет, его земля сама превратится в спелый плод, от которого многие захотят отрезать по куску. Здесь слишком много рек, – сказал он не столько мне, сколько себе, – плод сам упадет в руки.

Затем Сигурд посмотрел в мои глаза, и я, точно камни с руническими письменами, выложил к его ногам все мысли, что роились в моей голове, как я всегда делал, когда на меня глядели эти проницательные голубые очи.

– Монах! – крикнул он. – Иди-ка сюда!

Наскоро перекрестив коленопреклоненных англичан, Эгфрит поспешил к нам. Его кунья морда побледнела и заострилась.

– Ты по-прежнему намерен принять крещение, Сигурд? – спросил он и покосился на меня так, будто заподозрил, что я пытался отговорить ярла.

Сигурд кивнул, почесал подбородок и, вздернув одну бровь, сказал:

– Я войду в реку, монах. Но прежде чем я это сделаю, ты поедешь туда, куда увезли Кинетрит. – Ярл снял с пальца кольцо из крученого серебра и подал его монаху. – Передашь девушке вот это. От Ворона. Но не говори, что мальчишка скулит по ней, точно щенок, которого взяли от матери.

Сигурд подмигнул мне, и я почувствовал, как вспыхнули мои щеки. Эгфрит, улыбнувшись, взял кольцо, кивнул и исчез в шумной толпе.

– А теперь, парень, развлекись немного ради Тора, – громко и отрывисто произнес ярл. – Ты уже много дней ходишь с таким лицом, от которого расплачется даже слепец. – Я попытался улыбнуться. – Брам! – Сигурд окликнул Медведя, чье громоздкое туловище склонилось над столом с кушаньями. – Подыщи для Ворона какую-нибудь хорошенькую игрушку.

Через два дня, на рассвете, прибыло серебро. Его доставила сотня воинов в чешуйчатых доспехах и синих плащах императорской охраны. Приехал и Алкуин в сопровождении кучки церковников. Позднее я узнал, что один из них – Боргон, епископ Экс-ля-Шапельский, другой – архидиакон, третий – аббат, четвертый – приор. Все они глядели сурово, однако явно встревожились, увидев нас в боевом порядке. Мы выстроились перед кораблями, сверкая начищенной броней и заостренными мечами. На наших ярко раскрашенных щитах (мы сомкнули их, образовав стену) виднелись следы прежних боев. Эгфрит был среди собратьев, и мне, как ни странно, показалось, будто он не в своей тарелке. «Видно, монах слишком долго жил среди язычников», – подумал я. Мне не терпелось спросить о Кинетрит, но Эгфрит говорил с другими церковниками о своих христианских делах, я не смог поймать его взгляд.

Алкуин тем временем приказал высыпать содержимое пяти бочонков на огромную простыню, разостланную на траве. Норвежцы, англичане и франки в один голос ахнули. Затем послышался гул изумления, похожий на рокот прибоя. На полотно шумно хлынул блестящий поток серебра. Его было больше, чем мы могли себе представить. От такого зрелища у нас перехватило дыханье, а челюсти отвисли. Из бочек сыпались цельные слитки вперемежку с ожерельями, пряжками, брошами, браслетами, булавками для плащей и прочими украшениями, а также кубками, чашами и ломом. Все это невероятно ярко сверкало в розовых лучах восходящего солнца. Такое богатство было достойно богов.

По приказу Сигурда Улаф вышел вперед, неся на вытянутых руках евангелие. Когда он (как мне показалось, охотно) передал книгу Алкуину, советник не смог сдержать улыбки, углубившей морщины в углах его старческих глаз. Что до меня, то я тоже был рад – рад распрощаться с книгой, из-за которой пролилось столько крови.

– Ты состроил такую рожу, Дядя, будто давал тому старику кусок дерьма, – усмехнулся Брам, когда Улаф снова встал в строй.

Не обратив внимания на шутку, капитан сказал:

– Император, верно, выиграл много боев, чтобы раздобыть столько серебра.

Мне вдруг представилось, что все те белые дома вокруг дворца Карла выстроены из перемолотых костей его поверженных врагов.

– До чего же он, наверное, богат, если столько платит нам за какую-то пустяковую книжку! – произнес Бьярни, тряся головой.

– Не только за книжку, – с горечью напомнил Улаф, – но и за то, чтобы Сигурд преклонил колени перед Христом.

В подтверждение этих слов епископ Боргон принялся что-то кричать на латыни. Из его тощего, будто палка, тела, вырывался на удивление мощный голос. Все франки, как один человек, упали на колени, гремя доспехами и оружием. Все, кроме воина, который стоял справа от Боргона, держа в одной руке огромное копье, а в другой – короткий топор. Лицо его было чисто выбрито, и только заплетенная в косу борода свисала с подбородка черной веревкой. Его, похоже, освободили от молитв, чтобы он не сводил темных глаз со своего господина, и я подумал, что воин, пренебрегший щитом и занявший обе руки оружием, опасен, как двуглавый медведь с похмелья.

Откуда-то из-за стены наших щитов прогремел голос Брама:

– Пошло дело… Разбудите меня, когда закончится.

– Всеотец, должно быть, рвет на себе белую бороду, если видит это, – простонал Хастейн.

Сам Сигурд, похоже, остался удовлетворен богатством, что устилало землю, храня в себе тысячи саг о славе, жажде странствий, войнах, грабежах и смерти. Ярл стоял среди церковников, подобный волку в стае овец.

– Ворон, принеси-ка мне рог Брамова меда! – крикнул он по-норвежски.

Некоторые из викингов засмеялись, а Брам, ругаясь себе под нос, достал из-под своей туники бурдюк и наполнил содержимым рог, который я ему протянул.

– Медовуха теплая, – сказал я, скривившись.

По-видимому, мех с медом долго прятался у волосатого живота Брама.

– А где еще отыщешь надежное место, когда кругом вороватые свиньи?

Я поднес рог Сигурду. Тот опорожнил его одним махом и провел рукой по губам, пристально глядя на Боргонова телохранителя. Увидев капли пота возле шрама на виске, я понял, что ярл не так спокоен, как хотел бы казаться. Сигурд знал: преклонить колени перед Белым Христом – не мелочь. Наверное, он думал о том, смотрит ли на него Один Всеотец своим единственным оком и если да, то что у Великого Странника на уме.